Задумчиво опустив голову, Лоренс похлопал себя по карманам.
— Ну что, готов к встрече с внешним миром? Все взял, что нужно?
— Вам кажется, что я нервничаю?
Старик отхлебнул чаю из стоявшей перед ним кружки.
— Ты был бы дураком, если б не нервничал. Сколько времени прошло с тех пор, как ты побывал снаружи в последний раз?
— Я не покидал монастырь с тех пор, как шестнадцать лет назад присоединился к Ордену. Мне тогда был всего двадцать один год…
— Понятно, — охранник кивнул. — Только дурак на твоем месте не волновался бы, — повторил он. — Кстати, ты следишь за политическими событиями?
— Никогда не увлекался политикой, — Лоренс покачал головой. — Впрочем, я слышал, что в последнее время ситуация снаружи… э-э… осложнилась.
Старик хрипло рассмеялся.
— Не увлекался, говоришь?. Что ж, пожалуй теперь тебе придется начать разбираться в том, что происходит в большом мире. Многие не следят за политикой, но политика следит за каждым.
— Это… опасно? — Лоренс невольно поежился.
— Как сказать… Кстати, ты вооружен?
— Нет. Я не знал, что можно взять с собой оружие.
— Некоторые берут, хотя, думаю, с твоей стороны подобный шаг был бы не самым разумным. Любое оружие, с которым не умеешь обращаться, принадлежит твоему врагу. Просто будь осторожнее. Слушай, прежде чем что-нибудь сказать, сначала смотри, а потом уже действуй. Там, снаружи, живут в общем-то неплохие люди, просто сейчас они оказались в трудном положении.
Лоренс переступил с ноги на ногу, поправил лямки своего рюкзачка.
— Не очень-то вы меня успокоили, — сказал он, вздохнув.
— Зачем тебе вообще понадобилось выходить наружу? — поинтересовался охранник.
— Аномалия, — пояснил Лоренс. — Первая, которую мне удалось обнаружить. Я ждал этого шестнадцать лет. Кто-то испортил информацию, предназначавшуюся для Службы безопасности, и покинул кампус. Я должен отыскать этого человека и спросить, почему он так поступил.
Давление в шлюзе упало. Тяжелые створки ворот начали открываться.
— Да, похоже, это настоящая Аномалия, — проговорил охранник и отвернулся.
Лоренс неуверенно шагнул к переходной камере, но прежде чем он успел войти внутрь, охранник остановил его взмахом руки.
— Ты не был снаружи шестнадцать лет. То, что ты увидишь за оградой, может тебя удивить… неприятно удивить. Постарайся не забывать, что люди все-таки высшие существа, хотя поначалу тебе может показаться иначе.
С этими словами он слегка подтолкнул Лоренса в переходную камеру. Створки ворот с лязгом сомкнулись. В шлюзе пахло горячим машинным маслом и резиной, тесное пространство камеры едва освещали цепочки белых светодиодов, огоньки которых карабкались по стенам, словно пьяные муравьи. Это было все, что Лоренс успел заметить. Снова раздался громкий лязг, и ведущая наружу дверь отворилась.
Лоренс медленно шел по тихой, безлюдной улочке. Над ним простиралось то же самое небо, под которым он провел последние шестнадцать лет своей жизни, да и дышал он тем же воздухом, однако стоило ему сделать шаг за порог шлюза, как все изменилось. Быть может, это было только воображение, однако организм Лоренса реагировал на перемену как на нечто вполне реальное и угрожающее: пульс его сделался частым, лицо покрылось испариной, кончики двух пальцев на правой руке, обтянутой перчаткой с обратной связью, слегка покалывало, а мысли… Мысли неслись вскачь, так что каждый раз, когда Лоренс пытался подумать о чем-то одном, ему приходилось прилагать огромные усилия, чтобы сосредоточиться, однако сосредоточиться ему не удавалось, и вместо того чтобы просто успокоиться, он продолжал волноваться и переживать из-за того, что успокоиться не получается.
Почти то же самое Лоренс испытывал шестнадцать лет назад, когда решил поступить в Орден. Он был очень зол тогда. Зол, угнетен, разочарован. Сидя перед клавиатурой своего компьютера, он смотрел на мир сквозь увеличительное стекло Сети и не находил в нем ничего прекрасного. Люди казались ему дураками, безблагодатными кретинами и хитрыми мерзавцами, в обществе которых он не мог не начать деградировать. В четырнадцать Лоренс был смышленым, подающим надежды подростком, к шестнадцати превратился в юного гения, в восемнадцать стал восходящей звездой, а к двадцати одному оказался жалким неудачником. Глубокая депрессия, в которую он погрузился, не отпускала его ни днем, ни ночью. Чтобы справиться с нервозностью, Лоренс постоянно что-нибудь ел, так что за считаные месяцы его вес достиг трехсот с лишним фунтов.
За два года он трижды поступал на работу, и трижды его увольняли.
В конце концов настал день, когда Лоренс просто встал со своего рабочего места и вышел за дверь, хотя место в этой четвертой по счету компании он нашел только недавно. Компания занималась разработкой учебных — и обучаемых — видеосистем для анализа изображений, и Лоренс пришелся здесь, что называется, ко двору, поскольку после своего последнего увольнения умудрился сохранить допуск к секретной работе. В перспективе маячило даже небольшое повышение (что-то вроде назначения замзавсектором), однако он не задумался об этом ни на секунду. Даже не выключив компьютера, Лоренс спустился на первый этаж и покинул здание.
Стоял сырой, пасмурный, ветреный день, и улицы Нью-Йорка были на удивление пустынны. Стоя на Шестой-авеню, Лоренс долго смотрел на север — на знакомые здания, машины, автобусы и решетчатые эстакады — и думал о том, что не принадлежит к этому миру. Это было как озарение. Впервые он понял, что его место не здесь, и эта мысль не вызвала в нем ни огорчения, ни протеста. Напротив, Лоренсу казалось странным, что он не догадался об этом раньше. Этот мир ему попросту не подходил. Он отчетливо видел его недостатки и изъяны, видел несовершенство законов и пороки политической системы, которая, по глубокому убеждению Лоренса, нуждалась в полной отладке и устранении программных ошибок. И он пытался это сделать, несколько раз пытался, но все было тщетно. Лоренсу никак не удавалось убедить своих начальников, что они все делают неправильно. Ему не удавалось доказать коллегам, что он и только он знает правильные ответы на все вопросы. Система снова и снова оказывалась сильнее, и в результате Лоренс в очередной раз лишался работы. Все его попытки сделать мир лучше проваливались, а каждая новая неудача только усиливала его разочарование и раздражение окружающих.
В людях Лоренс разбирался неплохо; он видел, что коллеги злятся, и знал почему, но теперь это перестало его волновать. «Так уж они устроены, — думал он, — их не переделаешь».
Так он размышлял, стоя на ветру под проливным дождем. Лишь основательно замерзнув, Лоренс спросил себя, что же делать дальше. Его дом находился в сорока кварталах от офиса, а он еще не слишком хорошо ориентировался в новом районе и поэтому с работы и на работу добирался подземкой. Но сегодня, наперекор всему, Лоренс пошел домой пешком. Отдуваясь и прихрамывая, он все сильнее налегал на тросточку, которой начал пользоваться после того, как его вес увеличился чуть не вдвое. Коленные суставы отзывались болью при каждом шаге, но Лоренс, сжав зубы, все шел и шел. Когда же он добрался до своего многоквартирного дома, оказалось, что лифт — уже во второй раз за месяц — вышел из строя, и ему пришлось подниматься по лестнице. Подъем настолько утомил его, что, когда Лоренс оказался наконец перед дверями своей квартиры, его едва не вырвало.
Тяжело дыша, Лоренс стоял на пороге квартиры и, держась за дверной косяк, смотрел на свой диван и пыльный стол, на стопки книг и растрепанных справочников, на выгоревшие обои в жирных пятнах и оставшуюся от завтрака грязную посуду в крошечной мойке. Из крана мерно капала вода.
Когда-то Лоренс видел несколько посвященных Ордену рекламных роликов. Они бы, наверное, оставили его равнодушным, если бы не фрагмент, посвященный монашеским кельям — чистым, аккуратным, уютным. Всем своим видом они навевали мысли о глубоком, безмятежном спокойствии и умиротворении, в которых так нуждалась его душа.