— Вот эти молодцы. Заметьте, одни, без всякой поддержки. В свободное время, из подручных материалов!
Виктор Васильевич удивленно вскинул седые, пушистые брови.
— У вас и экипаж готов, Артур Николаевич? — дипломатично спросил Гайгородов, повернувшись к Арику.
— Об этом говорить рано, — все же встрял Марк Исаевич.
— Да и ни к чему говорить! Экипаж в сборе, — отрезал Гайгородов, не удостоив Стрекалиса взглядом.
Я посмотрел на Морозейкина. В его светлых детских глазах читалась мука. Ах, как бы ему хотелось жить спокойно! Согласись он на полет — и тогда надо будет обращаться в комитет. И первое, с чем он столкнется, будет отказ. Каждый, с кем придется встречаться, с полным набором аргументов постарается помешать, не дать идее ходу. Надо спорить, убеждать, выдвигать весомые доводы, тревожить ответственных работников.
А как просто загубить идею в зародыше. Образовать, допустим, аттестационную комиссию, поставить вопрос о профессиональной пригодности экипажа или взять под сомнение надежность самого аэростата, нагромоздить проблем, потянуть резину. И все сделать под видом ответственности за жизнь людей, наконец.
Кажется, Стрекалис рвется в бой? Он-то найдет причину, чтобы все оставить, как было.
Но Морозейкин не только руководил учреждением. Как ученый, Виктор Васильевич сознавал, что полет даст науке ценнейший материал. Тут прав Гайгородов. Даже сравнение данных, добытых в полетах многолетней давности, с сегодняшними сведениями принесло бы много полезного. Беспокойство в глазах Морозейкина сменилось решимостью. Директор обернулся к многоопытному Гайгородову:
— Ну что ж, экипажу, по-моему, пора готовиться. Научным руководителем назначаю вас, Георгий Михайлович. А ответственным за снаряжение и старт будет… — он поискал глазами Стрекалиса, — Марк Исаевич, не возражаете?
«Мудрец!» — чуть не вскрикнул я, изумленный директорским решением. Из недруга Марк Исаевич теперь превращался в приверженца. Недоброжелатель становился союзником.
Училищный комэск майор Золотарь был не только грозой нашего существования. Он вбивал в наши головы непреложные истины, правильность которых была проверена на практике.
«Ты не можешь чувствовать себя в безопасности, если в аэроплане ослабла хоть одна гайка», — говаривал он.
Радея о надежности аэростата, мы тем не менее стали «подвинчивать гайки» в расшатавшихся знаниях. Пришлось восстанавливать некоторые положения из дисциплин, связанных с теорией полета, устройством приборов, техникой ориентировки в облачности, практической и астронавигационной прокладкой пути, радиосвязью.
«Летать без радио в облаках — все равно что гнать ночью машину с потушенными фарами», — учил комэск.
В комплект радиообеспечения входили радиоприемник, передатчик с микрофонной и телеграфной связью, радиокомпас. Мы должны были настраиваться на сигналы авиамаяков, запрашивать пеленги, получать от метеостанций сведения о погоде по маршруту, о направлении и скорости ветра на высотах, вести двухсторонние переговоры с главной станцией слежения.
Тут не замедлили сказаться результаты нашей жарко вспыхнувшей дружбы со Стрекалисом. Не мешайте людям быть добрыми! Вот еще одно подтверждение. Мы раз—два попили чайку с Марком Исаевичем, помирили с Митькой, признали его многомудрый опыт — и он не только раздобыл для нас новенькую портативную радиостанцию, но и учредил должность специального радиста, который должен был работать только с нами. Получив свои частоты и позывные, я теперь мог шлифовать свое умение на практике. По составленному Артуром списку Стрекалис достал все — сублимированные продукты, маски, комбинезоны на меху, спальные мешки, ружья «Барс», парашюты, унты, аптечку. Более того, он раздобыл канистру превосходного кагора. Это вино, смешанное с горячим чаем, прибавляло бодрости, снимало сонливость и усталость. Он же договорился с соседней воинской частью о помощи на старте.
Прошло лето, настала осень. Нас с Сенечкой откомандировали в НИИ гражданской авиации прослушать курс лекций по правилам полета, штурманскому делу и радиосвязи.
Когда через месяц мы вернулись в обсерваторию, Арик обрадовал новостью.
— Ну, академики, вылет разрешен. Надо ждать устойчивого фронта и оптимального ветра.
Теперь можно было приступать к окончательным расчетам. Гондолу мы поставили на тележку и загрузили ее всем, что нужно. При этом каждую вещь взвесили. Еще надо прибавить «живой вес» экипажа в теплой одежде, а также Митьки… Пес грозил доставить немало хлопот. Ну как, к примеру, он будет дышать на большой высоте?
— Возьму намордник и сделаю ему кислородную маску, — пообещал Сенечка.
— А если нам придется прыгать, может, заодно и парашют приспособишь? — прищурился Артур.
— Я его с собой захвачу вместе с рюкзаком.
Сенечке и мне очень хотелось взять с собой Митьку. Нам казалось, что участие в экспедиции четвероногого животного поддержит некую незыблемую традицию дальних путешествий. Присутствие Монморанси в значительной степени скрасило известное плавание по Темзе. К тому же Митька казался теперь нам красавцем в сравнении с фокстерьером Джерома.
Пес вертелся около нас, догадываясь, что речь идет о нем.
— А как он будет пить чай с кагором? — не унимался Артур.
— Вообще предлагаю чай пить отдельно, а кагор — когда приземлимся.
В конце концов решили пса взвесить. Если потянет больше двадцати килограммов — в полет не брать. Митька, словно поняв, выскочил из эллинга и в кустах опростался… Потянул на девятнадцать четыреста.
— Ладно, — махнул рукой Артур. — Его же сородичи первыми побывали в космосе.
Холодный октябрьский фронт медленно тянулся со стороны Скандинавии, предвещая затяжные дожди, обледенение, нелетную погоду. Вчера он достиг Ленинграда. Завтра мог скатиться к нам. В это время Морозейкин и получил разрешение на полет. Весь день мы размещали метеорологические приборы. Устанавливали громоотвод и барограф, который вместе с бортжурналом должен был регистрировать все изменения в полете. Ночью прибыла вызванная Стрекалисом воинская команда.
На поле перед эллингом солдаты разостлали брезентовые полотнища, на них положили оболочку. По шлангам из баллонов пошел газ. Поначалу оболочка будто и не думала надуваться. Лишь пузыри волнами прокатывались под серебристой тканью. Но постепенно начал расти холм. Солдаты взялись за поясные веревки, продетые через петли и пропущенные по верхней части оболочки.
Гора вздымалась, превращаясь в исполинский гриб.
— На поясных, плавно сдавай! — покрикивал Марк Исаевич, теперь уже начальник старта.
Солдаты понемногу отпускали поясные веревки, оболочка поднималась выше и выше. Наконец гриб превратился в гигантскую грушу. Мы вывезли из эллинга тележку с гондолой, прикрепили корзину к подвесному обручу. Артур развесил свои последние приборы — анероид, ртутный барометр, радиационный термометр… Мне надо было позаботиться об антенне для рации и пеленгаторе, выполненном в виде хвостового оперения ракеты из прессованного картона с медной стружкой.
Начало светать. Мы надели меховые комбинезоны, унты, шлемы. Проверили содержимое карманов. Для индивидуального пользования у каждого был фонарик, нож, небольшой, но калорийный запас еды.
Солдаты помогли пристегнуть парашюты. По лесенке мы поднялись в гондолу. Здесь едва хватало места, чтобы стоять не толкаясь. В корзину было втиснуто великое множество вещей: термосы, приборы, запасная одежда, фотоаппаратура, картонные коробки с провизией.
Плотный осадок самого обыкновенного страха, наверное, чувствовал каждый из нас. Мы старались не думать о нем, но совсем отделаться от него не могли. Мы не знали, куда нас вынесет, выдержат ли стропы и гондола, не пропадем ли в облаках, шквалах и внезапных нисходящих потоках, удачной ли будет посадка. Доверившись, так сказать, широким объятиям воздушного океана, мы уже не управляли своей судьбой.
Стрекалис доложил Морозейкину о готовности к полету.