проникновенно цитирует обладатель первой премии. Кажется, он весь во власти этих слов.
— Разумно, — коротко одобряю я.
На более затяжной комплимент нет времени. Пора начинать нашу работу. Я достаю из портфеля и протягиваю Минасяну фотографию Зазроева.
— Вы знаете этого человека?
Минасян смотрит. Лицо его не выражает ничего.
— Не знаю, — бурчит он.
— Точнее сказать, не узнаете. Это адвокат Зазроев. Он защищал вас на суде.
После моего сообщения человек, сидящий напротив, считает необходимым снова взглянуть на фото.
— Изменился, — говорит он. — Пять лет прошло.
— Очень изменился, — соглашаюсь я. — Настолько изменился, что забросил адвокатскую практику и стал практиковать в области валютных операций.
Холостой выстрел.
— А мне какое до этого дело? — равнодушно роняет Минасян.
— Может быть, вы объясните, почему столь разительные перемены в судьбе преуспевающего адвоката произошли именно после вашей с ним встречи?
— Какие встречи, слушайте! — Все это лишь на полтона выше, чем предшествующая реплика. — Я виделся с ним раза три до суда и еще раз в день суда. Все, что знал он, знали и вы. Я совершил преступление и наказан по всей строгости наших законов. Неужели вы думаете, что мой пример мог заставить блестящего адвоката бросить все — карьеру, спокойную, обеспеченную жизнь — и заняться этим сомнительным и грязным делом?
Насчет сомнений это он, пожалуй, чересчур, ибо есть люди, для которых грязь — самая привычная среда, а в остальном — почти по Руставели. Фронтальная атака не удалась. Ну что ж, попробуем фланговый маневр.
— Давайте порассуждаем, — предлагаю я. — Некто по незначительному поводу задерживается властями. Главные преступления этого человека остаются «за кадром», судят его за мелочь, пустяк по сравнению со всем остальным. Пустяк не пустяк, а дело на пять лет остается бесхозным. Дело, размах которого известен ему одному: нити, связи, люди — все у него в руках! Как быть? Связаться с кем-нибудь из своих людей он не может, да и, вероятно, полностью не доверяет никому из них. И тогда этот человек решается на рискованный, но в его положении единственный и потому оправданный шаг: на эти пять лет находит себе заместителя в лице своего адвоката, в котором он, по-видимому, сумел разглядеть родственную душу. Подробности этого сговора известны им обоим, но, надо думать, очи оказались приемлемыми для обоих.
— А ведь никаких улик против Зазроева у вас нет, — неожиданно вступает Минасян. — Так, подозрения… А подозрения без фактов — это мираж в пустыне. Солнце взошло — и нет ничего. Даже тени.
Полутона, полунамеки… А за всем этим стоит нечто очень важное. Передо мной сидит решительный, уверенный в себе человек. Если Борис Ахалая прав в своем предположении, то у Зазроева, пожалуй, есть основания остерегаться Минасяна.
— Откуда такая убежденность? — интересуюсь я.
Мой собеседник играет паузу. Получается у него это столь же профессионально, как и недавняя декламация. Воистину, первая премия досталась ему по праву.
— Вы приехали ко мне и хотите, чтобы я подтвердил эту фантастическую историю? — наконец произносит он. — Вот что я вам скажу… Минасян прожил жизнь и надеется пожить еще немного Старость человека должна проходить под солнцем — в этих стенах мне его не хватает. Вы любите сказки? Я вам расскажу еще одну. Предположим, вы правы и ваш загадочный некто — тот самый человек, которого вы давно и безуспешно ищете Неужели вы думаете, что он настолько глуп, чтобы до конца своих дней оставить себя без солнца?
— Когда эта сказка обретет характер официального документа, рассказывать ее будет поздно, — предостерегаю я.
Лицо Минасяна становится бесстрастным.
— Я ничего не знаю, — сухо произносит он. — Ничего.
9
— Шестнадцатого вечером Зазроеву звонили из того самого города, в котором ты демонстрировал приемы бокса, — докладывает Ахалая в Москву. — Но это еще не все. На переговорном пункте какой-то человек интересовался из Сухуми номером телефона адвоката и местом, где телефон установлен. Ему назвали то и другое. Я так думаю, человек искал Зазроева, понимаешь?. А теперь приготовься упасть со стула. Этот человек представился капитаном Лукшиным.
Я молчу. Я понимаю, что он не шутит.
— Ты почему молчишь? — волнуется на другом конце провода Ахалая. — Ты меня понял?
Я понял, как не понять? Капитан Лукшин — это я сам, и, насколько мне известно, ни двойников, ни родственников мужского пола, ни шутников-друзей у меня нет.
10
Утро начинается с того же, чем закончился минувший день: с раздумий. Иной раз чем больше голову ломаешь, тем меньше что-нибудь понимаешь, и именно так все было в данном случае. Предчувствия меня не обманули. В игре действительно участвует какой-то сторонний человек, который ведет странную партию. Он играет ни за нас, ни против нас. Он играет сам по себе. На этом определенность кончалась. Я набросал список лиц, в той или иной степени причастных к этому делу: каждый из них мог оказаться на переговорном пункте вечером шестнадцатого. Среди прочих в этом списке значились Борис Ахалая и даже я сам. Но даже самые невероятные предположения не проясняли образ мыслей и действий таинственного «капитана Лукшина». За каким чертом ему понадобилось называться моим именем? В его действиях чувствовался вызов. Он открыто смеялся над нашим недоумением. Этот человек был где-то рядом, ну вроде как бы вы открываете дверь, а он за ней стоит и в то же время недосягаем, как обитатель преисподней. Лица, квартирующие в этом достойном месте, разумеется, в расчет не брались, хотя в поведении моего двойника и было что-то от лукавого.
В какой-то момент мое смятение заставляет меня сняться с места и двинуться в сторону кабинета шефа. Но, не доходя до него метров десять, я благоразумно поворачиваю назад. О чем мы с ним будем толковать? О моей несостоятельности?
В таком вот настроении меня застает телефонный звонок квартирной хозяйки Ольги. Между нами происходит диалог следующего содержания:
ОНА. Вы просили вам позвонить, если кто-нибудь будет справляться о моей жилице.
Я. И что, справлялись?
ОНА. Пришла открытка.
Я. Я сейчас приеду. Не возражаете?
ОНА. Это ваше дело.
Я. Вы будете дома?
ОНА. Я все время дома. Я, знаете, в таких годах, что без крайней надобности не выхожу.
Я. Приеду через час.
ОНА. Я вас жду.
Мчусь к метро «Ждановская». Дождь, всю последнюю неделю наводивший тоску на москвичей, взял бюллетень. В просветы между тучами нерешительно, как надежда, проглядывает солнце. Это хороший знак.
В парадном меня поджидает первая неожиданность: лифт не работает. Взбегаю по лестнице, по мере приближения финиша отмечая, что моя хваленая спортивная форма не столь высока, как того требуют обстоятельства. Минуту—другую посвящаю тому, чтобы восстановить дыхание, потом звоню.
Открывают немедленно — хозяйка будто караулит за дверью.
— Здравствуйте, Марья Демьяновна, — как можно радушнее приветствую я ее.
— Здравствуйте, — сухо отвечает старуха.
Она в том же виде, в том же состоянии здоровья и в столь же неколебимой уверенности в превосходстве добрых старых нравов над нынешними. Стоит, загораживая проход.
— Вот то, за чем вы пришли.
Хозяйка протягивает мне открытку.
Верчу ее в руках. С облегчением констатирую, что обратный адрес имеется.
— Местная, — говорю я.
— Это уж я не знаю, местная или не местная, — изрекает старуха, публично выказывая свою незаинтересованность. Так уж я в нее и поверил. — От хахаля, наверное.