— Сам не знаю.
— Но ведь что-то побудило вас прийти ко мне, не так ли?
Булак был сама печаль.
— Я бегу от тумана.
— Какого тумана?
— Того, который вы здесь напустили. — Он поскреб волосатое ухо, внимательно осмотрел пальцы и уставился на стену. — Главной целью комиссии было определить уровень вашего интеллекта. От этого и только от этого зависит наше отношение к контакту с другими завоевателями космоса.
— Я сделал все, чтобы помочь вам, разве нет?
— Помочь? — эхом отозвался Булак, как бы повторяя какое-то новое и непонятное для него слово. — Помочь? И вы называете это помощью? На самом-то деле допрос должен был выявить, шагнула ли ваша логика вперед по сравнению с нашей и можно ли вывести из ваших посылок более совершенные умозаключения.
— Ну и как?
— Кончилось тем, что вы попрали все законы логики. Оказывается, пуля не может никого убить! Прошло уже три дня, а пятьдесят членов комиссии все еще не пришли по этому поводу к единому мнению, а сегодня утром один из спорящих доказал, что никто не может подняться по приставной лестнице. Друзья перессорились, родственники начинают ненавидеть друг друга. Состояние остальных трехсот пятидесяти членов комиссии немногим лучше.
— А их-то что тревожит? — поинтересовался Гилдер.
— Они спорят о том, что есть истина, и едва удерживаются, чтобы не пустить в ход кулаки, — сказал Булак таким тоном, будто был вынужден упомянуть о чем-то непристойном. — По вашим словам, вы — неисправимый лжец. Отсюда следует, что само это заявление — ложь. Тогда выходит, что вы не являетесь неисправимым лжецом. Вывод: вы можете быть неисправимым лжецом, только не будучи им. И еще — вы можете быть неисправимым лжецом только в том случае, если вы неисправимы.
— Плохо дело, — посочувствовал Гилдер.
— Чем дальше, тем хуже, — продолжал Булак, — потому что если вы и вправду неисправимый лжец — с позиции логики это заявление само себя опровергает, — то все сведения, которые вы нам сообщили, не стоят и мешка с гнилым зерном. Если же вы на допросе говорили правду, то ваше последнее утверждение, что вы лжец, тоже должно соответствовать истине. Но если вы неисправимый лжец, то все, что вы нам сказали, — ложь.
— Вздохните-ка поглубже, — посоветовал Гилдер.
— Однако, — продолжал Булак, сделав глубокий вздох, — поскольку ваше последнее заявление лживо, все остальное, сказанное вами, может оказаться правдой. — В глазах его появилось безумное выражение, и он принялся размахивать руками. — Но из-за того, что вы признаете себя неисправимым, ни одну вашу фразу нельзя счесть ни ложной, ни правдивой, потому что тщательный анализ выявляет неразрешимое противоречие, которое…
— Успокойтесь, — сказал Гилдер, похлопав его по плечу, — ведь это же естественно, когда стоящий на более высокой ступени развития приводит в замешательство того, кто еще не достиг этого уровня. Беда в том, что вы пока недостаточно развиты и мыслите несколько примитивно. — Он поколебался и таким тоном, будто решился высказать смелое предположение, добавил: — Честно говоря, меня не удивит, если я узнаю, что до сих пор вы мыслите логически.
— Во имя Великого Солнца! — воскликнул Булак. — А как еще мы можем мыслить?
— Как мы, — ответил Гилдер. — Когда ваш интеллект для этого созреет.
Он дважды обошел вдоль стен свою камеру и задумчиво произнес, словно эта мысль только что пришла ему в голову:
— Кстати, в настоящее время вам не удалось бы разобраться в проблеме: «Почему это мышь, когда вертится волчком».
— Почему это мышь, когда вертится волчком? — как попугай повторил Булак, и у него отвисла челюсть.
— Или возьмем задачу полегче, которую на Земле может решить любой ребенок.
— Какую же?
— Общеизвестно, что островом называется часть суши, со всех сторон окруженная водой.
— Совершенно верно.
— А теперь представим себе, что все Северное полушарие планеты занято сушей, а все Южное — водой. Является ли Северное полушарие островом, а Южное — океаном?
Булак минут пять размышлял над этим. Потом на листке бумаги нарисовал круг, разделил его пополам, заштриховал одну из половин и несколько минут рассматривал свой рисунок, после чего сунул эту бумагу в карман и встал.
— Некоторые из нас с удовольствием перерезали бы вам глотку, если б не опасались, что ваши соплеменники, возможно, точно знают, где вы находитесь, и способны за это покарать. Остальные охотно дали бы вам улететь и проводили бы вас с почестями, если б не боязнь уронить себя в глазах существ с более низким уровнем интеллекта.
— Рано или поздно им все-таки придется принять какое-либо определенное решение, — заметил Гилдер, внешне не выказав никакого интереса к тому, какая из сторон возьмет верх в этом споре.
— А за это время, — с подавленным видом продолжал Булак, — мы осмотрели ваш космолет, который может быть космолетом устаревшей конструкции или новейшей — в зависимости от того, солгали вы или сказали правду. Мы имеем доступ ко всему, кроме двигателей и дистанционного управления, ко всему, кроме самого главного. Чтобы определить, превосходят ли они по своим параметрам наши двигатели и нашу систему дистанционного управления, нам пришлось бы разобрать ваш корабль на части, а значит, разрушить его и сделать вас пленником.
— Что же вас останавливает?
— То, что ваш прилет может быть провокацией. Если ваши соплеменники обладают значительной военной мощью и хотят развязать с нами войну, им нужен предлог. А наше дурное к вам отношение как раз и явится таким предлогом. Той искрой, которая взорвет бочку с порохом. — Он безнадежно махнул рукой. — Что можно предпринять, если приходится работать в потемках?
— Молено попробовать решить вопрос, сохранит ли зеленый лист свой цвет в беспросветном мраке.
— С меня достаточно, — заявил Булак и пошел к двери. — Более, чем достаточно. Остров или океан, а? Да не все ли равно? Пойду-ка я к Мордэфе.
С этими словами он удалился, беспокойно шевеля пальцами, а на его покрытом шерстью лице содрогался каждый волосок. После его ухода двое охранников боязливо заглянули в камеру сквозь решетку. У них был такой вид, будто им поручили присматривать за опасным маньяком.
Мордэфе пришел к нему на следующий день после полудня. Это был пожилой, тощий и какой-то очень уж морщинистый вард с не соответствующими его внешности живыми молодыми глазами. Усевшись, он внимательно оглядел Гилдера и спокойно заговорил, взвешивая каждое слово.
— Исходя из того, что доходило до моих ушей, я вывел основной закон, касающийся живых существ, которые, по нашим представлениям, наделены разумом.
— Вы его вывели умозрительно?
— А как же иначе? У меня нет другой возможности. Все живые существа, которых нам пока что удалось обнаружить на других планетах, не являются по-настоящему разумными. Некоторые из них кажутся таковыми, но это только видимость. Что касается вас, то вы, безусловно, обладаете таким запасом знаний, который, быть может, рано или поздно накопим и мы, но это время пока не пришло. И если вдуматься, нам еще повезло, раз мы сознаем, что контакт с вами — дело крайне рискованное. Не предскажешь, чем он может обернуться.
— В чем же суть этого закона?
— В том, что правящая верхушка в любых подобных нашему обществах в большинстве случаев состоит из властолюбцев, а не специалистов в той или иной области.
— Неужели?
— К сожалению, это так. Места в правительстве захватывают алчущие власти; они не достаются тем, кого интересуют иные проблемы. — Он немного помолчал. — Однако из этого не следует, что нами правят дураки. Как организаторы масс, они достаточно умны, но при всем при том слишком невежественны за пределами этого узкого поля деятельности. Слабое место власти в том, что неуважение к ней ее обессиливает. Стоит раструбить о невежестве правителей, и их голос будет едва слышен.