— Вы допрашивали его?
— Эдуард допрашивал. Прудников утверждает, что выкинул интересующий нас предмет в озеро.
— Тоже мне, криминалисты, — пробурчал в трубку Маврин.
— Не слышно! — прокричала Катя. — Говорите громче.
— Выеду ночным поездом. Буду во второй половине дня. До моего приезда Прудникова оставьте в покое.
Он вернулся к Пантелееву и стал дожидаться Сытова. Прошло не полчаса, а значительно больше, прежде чем в дверях показался маленький, юркий человечек с крупным носом и высоко поднятыми бровями. Он быстро обежал взглядом кабинет и, протянув Маврину клочок бумаги, на котором был записан номер кабинета и фамилия следователя, заискивающе сказал:
— Извиняюсь. По независящим от меня причинам вынужден был несколько задержаться.
Юркий человечек вызвал у Маврина легкое раздражение, но он заставил себя приветливо улыбнуться.
— Как ваше здоровье. Валентин Алексеевич? — спросил он.
— Мое здоровье? Нормально. А почему вы спрашиваете?
— Вас же ранили три года назад.
— Забыл я уж про то. После куча болячек появилась.
— А мы не забыли.
— Ну и зря. Я ведь говорил прежнему следователю, чтобы прикрыл дело. Подумаешь — царапина. Сдуру какой-то шельмец бабахнул и утек с испугу.
Сытов говорил бойко, но в его голосе чувствовалась нарочитая небрежность.
— Почти месяц на больничном находились, — сказал Маврин.
— Подумаешь. С того времени я перебывал во всех отделениях нашей больницы, кроме гинекологического.
— Мне бы все-таки хотелось встретиться со стрелявшим в вас человеком.
— А мне это безразлично.
— Первый раз встречаюсь с таким добрым потерпевшим, — усмехнулся Маврин и внимательно посмотрел на Сытова. — Давно вы работаете на стекольном?
— Без малого двадцать.
— Неужели все в жизни шло гладко? Даже врагов не нажили?
— Опять вы о врагах. Не знаю я, понятия не имею, кто стрелял.
Маврину осталось решить в Боровске еще один вопрос. Следователям в Новоспасске не удалось через стоматологические поликлиники найти человека с такой характерной особенностью строения верхней челюсти, о которой сказали специалисты, исследовавшие огрызок яблока, найденный на месте убийства Коробко. Маврнну пришла мысль обратиться к помощи частников.
— Занимается у вас кто-нибудь из стоматологов частной практикой? — спросил он Пантелеева.
— Таких мало — два—три. Город-то у нас небольшой. Однако есть один старый специалист — зубной врач Донде. Пожилая женщина, издавна практикует вполне официально. Я сам у нее лет десять назад ставил коронки. Держатся, как вчера поставленные. И цена сходная.
— Ее адрес?
— Уже запамятовал, но я сейчас объясню своему шоферу, куда ехать, и поезжайте с ним.
Маврин быстро собрался и перед отъездом попросил Пантелеева заказать ему билет на ночной поезд. Он рассчитывал успеть все сделать к этому времени.
Шофер лихо подкатил к подъезду серого двухэтажного здания с узкими окнами. По крутой лестнице Маврин поднялся на второй этаж и уперся в дверь. Дважды нажал на звонок. Открыла маленькая пожилая женщина.
— Заходите, — пригласила она без расспросов. — Слушаю вас.
— Мне нужна Донде Эсфирь Павловна.
— Это я.
— Очень приятно. А я старший следователь прокуратуры Маврин.
Не проявляя удивления или беспокойства, женщина молча пригласила его в комнату, обставленную громоздкой мебелью. Спинка стула, на который уселся Петр Петрович, оказалась много выше головы. Было не совсем привычно, но очень удобно.
«Не зря, должно быть, сейчас погоня за старинной мебелью», — подумал он, откидываясь на упругую поверхность спинки.
— Я к вам за маленькой консультацией, Эсфирь Павловна, — сказал Маврин и достал из портфеля гипсовый слепок. — Вам не приходилось лечить человека с такой особенностью прикуса?
Донде оседлала переносицу старомодными очками и принялась внимательно изучать слепок.
— Правый верхний клык, — пробормотала она едва внятно, — сильно выдается вперед… изогнут…
Потом встала, открыла небольшой шкаф и достала кучу карточек из плотного картона. Положила их на стол и стала читать. Петр Петрович напряженно следил за ней. Наконец Донде сложила карточки и из-под очков взглянула на Маврина рассеянным взглядом.
— Странно, но мне эта особенность кажется знакомой, — задумчиво проговорила она, — хотя в карточках такого пациента я не нашла… Правда, у меня тут только последние десять лет, остальные основательно распотрошил внучек.
— Подумайте, пожалуйста, — заискивающе попросил Петр Петрович, — вспомните, ведь такая особенность встречается нечасто.
— Я стараюсь, что-то мелькает в памяти, но, по-видимому, давно было — трудно вспомнить.
— Значит, во всяком случае, не менее десяти лет назад? — пришел ей на помощь Маврин.
Старушка помолчала, насупилась, собрав на лбу сетку морщин, и согласно кивнула:
— Может, и больше — память подводит.
Расхаживая по мокрому перрону в ожидании поезда, Маврин с досадой думал о том, что все могло бы упроститься, вспомни старушка фамилию. Он посмотрел на часы. До прихода поезда оставалось десять минут. Почти бегом он бросился на вокзал в комнату милиции. Узнал у дежурного домашний телефон Пантелеева и тут же позвонил ему.
— Простите за поздний звонок, — извинился Маврин. — Я с вокзала, времени в обрез. Просьба к вам: взять из архива колонии личные дела Сусло и Карпова и выслать мне побыстрее.
Петр Петрович еще раз повторил фамилии, обождал, пока тот запишет их, и попрощался. К перрону подходил поезд.
На другой день после отъезда Маврина прямо с утра в прокуратуру позвонил инспектор ОБХСС Хвостов, который занимался Киринским кирпичным заводом.
— Не нравится мне ваш Москальцов, — сказал он, — ведет себя крайне нервозно.
— Где он сейчас? — спросил Кононов.
— Взял отгул и сидит дома. Жена ушла на работу.
— Самое время пустить в дело Грибова, — сказал Эдик Кате Майоровой, прикрыв трубку ладонью. — Я сейчас поеду в поселок, а ты просмотри личное дело Москальцова, там, где он работал, поговори с кадровиками.
Коменданта Кононов застал на месте. Грибов, кряхтя, поднялся со стула и улыбнулся вымученной улыбкой.
— Болит?
— Встаю. Работы много.
— А как ваше обещание? — нетерпеливо спросил Эдик.
— Тяжеловато мне идти-то пока, твердости в ногах нет.
Кононов даже крякнул с досады.
— Ну-ну, ладно. — успокоил его Грибов. — Когда надо идти?
— Сейчас, сейчас лучше всего. И смотрите за ним повнимательней.
Опираясь на суковатую палку, Грибов направился к своему дому. Кононову из окна была видно, как затем уже без палки он медленно побрел на другой конец поселка. Но неожиданно остановился и начал беспомощно оглядываться по сторонам. Кононов не выдержал, выскочил на улицу.
— Что случилось? — раздраженно спросил он.
— Вон, — показал рукой комендант в сторону деревянного палисадника.
Там сидел здоровенный черный кот и наблюдал за ними.
«Черный кот перебежал дорогу», — сообразил Эдик и рассмеялся.
Грибов посмотрел на него с укоризной, но не тронулся с места. Кононов быстро пробежал метров двадцать вперед и вернулся. Только после этого странный человек решился продолжать свой путь.
Комендант отсутствовал около часа. Когда Кононов заметил наконец его неторопливо движущуюся фигуру, он едва не бросился навстречу. Грибов вошел спокойно, как показалось Эдуарду, с нарочитой медлительностью уселся, скользнул взглядом по лицу следователя.
— Москальцов уходить собрался, одетый был. И я тут. Он прямо глазами просверлил — чего, мол, приперся. А я вроде и не замечаю. К столу присаживаюсь, по сторонам смотрю. А он нервничает. Чувствую — не до разговоров ему со мной, но строю из себя эдакого простачка. «Хочу побеседовать насчет твоего образа жизни, — говорю — И насчет постоянных пьянок и как жена твоя мучается». Смотрю, вроде уйти ему не терпится, да, видимо, взять что-то надо, а мое присутствие мешает. Подумал: «Наверно, пушку не успел захватить», — и, была не была, решил взять быка за рога. «Хорошим это у тебя не кончится, — говорю. — За один только пистолет упрячут в тюрьму». Москальцов сразу зырк глазами в угол комнаты — там у него погреб, а потом на меня окрысился. «Какой еще пистолет, чего ты врешь?» А я так же спокойно ему: «Да ведь по пьянке грозил, бахвалился». Москальцов усмехнулся. «Эх ты, говорит, знаток! Игрушки от настоящего отличить не умеешь». Хотел сказать ему, что и он-то далеко не ребенок, чтобы ходить с пугачами, да раздумал. Предупредил напоследок да и ушел. Думаю все ж — в погребе у него эта штука.