— Угомонитесь вы! — прикрикнула на них мать.
Но они не могли угомониться.
«ВАШ КУРС ВЕДЕТ К ОПАСНОСТИ!»
Володька объявил, что ночь подходящая, надо бы половить крабов. С ним, как всегда, отправились младший брат его Тимофей и, конечно, верный Мыкола.
Волны у берега занимались обычной своей возней, копошились подле камней, пробуя, прочно ли те сидят, и что-то недовольно бормоча. Камни, наверное, сидели прочно.
Тайком от отца Володька отлил нефти в ведро и, намотав обрывки асбестового каната на две палки, закрепил проволокой.
Факелы были зажжены. Краболовы вошли по колено в воду. Пятна света поплыли по воде.
Время от времени факелы приходилось обмакивать в нефть, чтобы получше горели.
Тимофей стонал и приплясывал на берегу от нетерпения. Он, увы, не получил факела. Он был на подхвате.
Потревоженные в своем сне под камнями, ослепленные светом, крабы ничего не могли понять. Лишь огорченно и растерянно разводили клешнями, будто говоря друг другу: «Это надо же!»
В корзине уже ворочались семь красняков и одиннадцать каменщиков, как вдруг Володька выпрямился:
— Полундра!
От неожиданности Мыкола уронил огромного красняка. Метрах в пятидесяти от берега чернел шар. В звездном мерцании, разлитом над морем, тускло отсвечивала его поверхность. Вот он колыхнулся и набычился, показав свои рожки. Мина! Она почти неприметно двигалась на длинной зыби, словно бы укоризненно качая лысой головой: «Ах, дети, дети! Крабов ловите? А вам спать давно пора!»
Мина была, вероятно, из той же семейки, которую растормошил вчерашний шторм. Только эта подзадержалась — быть может, заглядывала в какие-нибудь бухточки по пути.
Володька крикнул:
— Тим! К бате! Живо! Еще рогатик! Пусть флотских вызывает!
— А ты?
— За ней пойду.
— И я.
— Нет. Ну, что стоишь? Как дам раза!
Рыдая от обиды и зависти, Тимофей припустился бежать.
— Мыкола! Весла тащи!
Спотыкаясь, отчаянно спеша, Володька и Мыкола ввалились в ялик.
— Сильно не греби! Табань!.. Снова греби!.. Табань!
Мина неторопливо плыла вдоль берега, не удаляясь от него, но и не приближаясь к нему. Конвой на ялике сопровождал ее, держась на почтительной дистанции.
В море стало меньше пахнуть водорослями, воздух, насыщенный солью, сделался словно бы плотнее.
Впереди сверкнул огонь.
Володька встал с банки, поднял зажженный факел и принялся им размахивать. Днем мог бы отличиться, просемафорить сигнал «Вди», что означает: «Ваш курс ведет к опасности». Ночью за неимением фонаря пришлось пустить в ход факел. Но это было даже интереснее — больше напоминало кораблекрушение.
Мальчикам очень хотелось, чтобы навстречу шел пассажирский пароход водоизмещением в две тысячи тонн, не меньше, рейс Одесса — Батуми. И чтобы пассажиры толпились у борта, вглядываясь в темноту и переговариваясь взволнованными голосами. И капитан, стоя на мостике, произносил бы благодарность по мегафону. И над морем, навострившим уши, разносилось бы: «Спасибо вам за то, что предотвратили кораблекрушение!» А они, предотвратившие кораблекрушение, тихо сидели бы в ялике и смотрели, как проплывают мимо ряды ярко освещенных иллюминаторов.
Но им повстречался не пароход, а какой-то катер-торопыга. На слух можно было угадать, что он не молод, страдает одышкой — пора, наверное, перебирать болиндер.
Сигнал Володьки был отрепетован, то есть повторен, в знак того, что понят. На катере помахали фонарем, потом увалились мористее. Вскоре огонек растворился в переливающемся искрами море.
Вот и всё. Как-то уж очень по-будничному, без приветственных речей и слез благодарности!
А за что, собственно, благодарить? Выполнен моряцкий долг — товарищи предупреждены об опасности, так и положено на всех морях и океанах.
МОРЕ СВЕРКНУЛО ПОД НИМ…
Но после этого стало скучно и холодно. Время, наверное, повернуло за второй час, минеры не появлялись. А береговое течение продолжало уносить мину дальше и дальше, по направлению мыса Фиолент.
От беспрерывного мелькания искр клонило в сон, глаза слипались. Море раскачивалось и фосфоресцировало.
Вяло двигая веслами, Мыкола думал о том, как хорошо бы сейчас лечь, с головой накрыться одеялом. Вряд ли встретятся еще суда, а утром минеры сами найдут мину. Но Володька не подавал команды. Мина же, поддразнивая, приплясывала и приплясывала на широкой зыби.
Володька тоже устал, сидел молча, нахохлившись. Затем, чтобы отбить сон, он заговорил о дельфинах и «Черном принце».
Примерно лет семьдесят назад в этих местах затонул пароход «Черный принц», груженный английскими золотыми монетами. Тогда была война, он вез жалованье солдатам и офицерам, которые осаждали Севастополь. Жалованье осталось невыплаченным. Налетел шторм невиданной силы, много английских и французских кораблей легло на дно. Среди них был и «Черный принц».
Мыкола мерно кивал головой. Это было интересно, но искры продолжали мелькать перед глазами. На одном кивке голова опустилась к веслам и уже не поднялась.
Ему представилось, что он сидит на камнях, а из прибрежной пены один за другим выплывают дельфины, держа монеты во рту. На это приятно было смотреть. Рядом с Мыколой на гальке вырастала гора монет.
Тут-то мина и рванула!
Вероятно, она в этот момент находилась от ялика метрах в двадцати, не очень близко, но и не очень далеко.
Со сна Мыкола ничего не понял.
Куча монет со звоном рассыпалась, дельфины куда-то пропали. Свистящий вихрь грубо выхватил его из теплой страны сновидений.
Грохота Мыкола не услышал, не успел услышать, увидел только пламя. Почему-то оно было сбоку и в то же время внизу.
Все море под ним длинно сверкнуло…
ПЫТКА НЕПОДВИЖНОСТЬЮ
Оказалось, что оживать еще труднее, чем умирать. И дольше! Слишком узкой была эта щель — обратно в жизнь. Чтобы протиснуться сквозь нее, надо было затратить невероятно много усилий.
Но он очень старался.
Наконец все же удалось протиснуться. От боли он застонал и открыл глаза.
Высокий потолок. Это хорошо! Комната полным-полна света и воздуха. За окнами синеет море.
Спрыгнуть на пол и подбежать к окну! Мыкола вскинулся, но смог лишь приподнять голову над подушкой. Тело не подчинилось ему.
И тогда он застонал опять, потому что понял: ожил лишь наполовину.
Пытка неподвижностью — вот что это было такое! Попробуйте-ка полежать несколько часов на спине, совершенно не двигаясь, будто вас гвоздями прибили к кровати, и смотрите в высокое окно, за которым море и верхушки кипарисов. Вообразите при этом, что вам всего тринадцать или четырнадцать лет, что вас прямо-таки распирает от желания бегать, прыгать, кувыркаться, так и подмывает вскинуться, стукнуть голыми пятками об пол и опрометью выбежать из дома.
Долго болея и постепенно теряя подвижность, человек, возможно, привыкает к такому состоянию, если к нему вообще можно привыкнуть. Но тут чудовищное превращение — в колоду, в камень — было мгновенным.
И он никак не мог понять, как и почему это произошло. У него в результате контузии отшибло память.
Казалось, всего несколько минут назад ходил, бегал, прыгал, смеялся, а теперь не может двинуть ни рукой, ни ногой, будто туго-натуго спеленат. Над ним склоняется озабоченное лицо нянечки, его поят лекарством и откуда-то, как слабое дуновение ветра, доносится шепот: «Бедный мальчик!»
Значит, теперь он уже бедный мальчик?
В голове прояснялось очень медленно. Ему надо было вспомнить все, снова испытать весь пережитый им ужас, секунда за секундой, только в обратном порядке.
Врачи старались утешить Миколу. Но он молчал, упрямо закрывая глаза.
Даже не мог отвернуться от врачей — должен был лежать, как положили, на спине, подобно бедному жучку, которого ни с того ни с сего перевернули кверху лапками.