Он увидел возле себя Ивана Кузьмича и замолк. Притихли и остальные, выжидающе посматривая на капитана.
— Сколько у нас наблюдателей на палубе! Опасность давно миновала, а мы все наблюдаем.
Иван Кузьмич всмотрелся в матросов. Поникли ребята. Осунулись за минувшие дни. Один Оська почти не изменился. Только на похудевшем лице его, поросшем редкой золотистой щетинкой, еще больше выделялись безмятежные голубые глазки да крупнее, ярче стали рыжие веснушки.
Иван Кузьмич поправил подвешенную на марлевой косынке руку и сменил шутливый тон на серьезный:
— Старшина второй вахты! Соберите своих людей. Заканчивайте разделку улова.
И неторопливой походкой, будто ничего особенного на судне не произошло, направился дальше.
Жизнь на омертвевшем траулере налаживалась. За рыбоделом шкерили треску. Малыш отбивал ломом примерзшую к палубе рыбу. Боцман вытащил из кладовой железную бочку и мастерил из нее печку для капитанской каюты. По-прежнему ровно чавкала помпа, освобождая машинное отделение от воды. Иван Кузьмич остановился возле него. Почему так затянулась откачка? Надо бы спуститься вниз, самому посмотреть, как заделали пробоины. Иван Кузьмич поморщился, не столько от боли в кисти, сколько от обиды на свою беспомощность.
Капитан не спеша обошел траулер. Пока он осмотрелся, сделал нужные распоряжения, Быков с Оськой оборудовали крохотный — метров на тридцать — ярусок. Когда-то рыбаки, промышлявшие на шняках, дорах и елах, ставили яруса на несколько сотен саженей. Сейчас норвежские боты увеличили длину снасти до мили и больше. Ярусок “Ялты” походил на обычный перемет, каким ловят на небольших реках.
В первый подъем попало восемь штук трески. На нескольких крючках наживки не оказалось: возможно, добыча сорвалась, пока поднимали снасть с глубины?
Быков принялся потрошить улов, посматривая издали, как Оська наживляет крючки яруса. Внимательно проверив содержимое тресковых желудков, он вытер нож и поднялся к Ивану Кузьмичу.
Капитан сидел за столом в шапке и меховых сапогах. На плечах у него был наброшен альпак из цигейки.
— Треска ровная, говоришь? — спросил он, выслушав короткий доклад Быкова. — Кормится по-прежнему капшаком?
— Капшаком, — подтвердил Быков.
— Как наполнены желудки?
— Можно сказать… набиты.
— А печень?
— Покрупнее стала.
— Хорошо! — одобрил Иван Кузьмич.
Неловко действуя одной рукой, он раскрыл судовой журнал и записал:
“Треска продолжает двигаться под дрейфующим траулером. Кормовая база — капшак. Концентрация, судя по увеличивающемуся весу печени, устойчива”.
Иван Кузьмич отложил журнал и достал из ящика промысловый планшет.
Быков почтительно следил за тем, как капитан делал пометки на карте. Старый рыбак знал, что такое промысловый планшет. И оттого, что капитан занес на карту принесенные им сведения, крохотный ярусок сразу приобрел в глазах Быкова большое значение.
— Продолжай проверку, — напутствовал его Иван Кузьмич. — За желудком и печенью следи особенно внимательно. Сытая рыба не спешит, движется еле-еле. Кормится. Голодная треска мигрирует либо в поисках корма, либо к нерестилищам. Сегодня она здесь, а завтра… ищи ее. Посматривай, чтобы крючки при спуске не путались. Небось забыл уже, как ярусом-то ловят?
— Я этим делом с зуйков занимался, — с достоинством ответил Быков. — Три года только и знал, что крючки наживлять.
— И по загривку доставалось? — невольно улыбнулся Иван Кузьмич.
— Нельзя без этого, — по-прежнему серьезно ответил Быков. — Ученье.
Недолгая беседа с Быковым несколько успокоила капитана. Но стоило ему выйти из надстройки, и непрочное спокойствие сразу развеялось.
Увиденное на палубе не радовало. Приборку сделали наспех. Под увязанным по-походному вдоль борта тралом виднелись осколки битых кухтылей — стеклянных поплавков, поддерживающих на плаву верх тралового мешка. Старший механик со своими людьми заделывал брезентом пробоину над машинным отделением. Обработка улова шла вяло.
— Рыба замерзла, — доложил старшина второй вахты. — Кипятку нет. Отогревать ее нечем. Вот копаемся: вытаскиваем с-под низу рыбку, какая еще не совсем промерзла. Не работа… Морока!
Иван Кузьмич представил себе, как солят треску в трюме, почти в полной темноте. Там сейчас больше напортят, чем насолят.
— Ладно! — Он с деланной беспечностью махнул рукой. — Оставим эту рыбку для камбуза.
И тут же прикинул на глаз: “рыбки” оставалось на палубе не меньше пяти тонн.
ПОСЛЕДНИЙ РЕЗЕРВ
С утра на море опустился плотный туман. В двух шагах трудно было разглядеть человека. Помощь могла пройти в нескольких десятках метров и не заметить бедствующего траулера. Палубные работы в тумане пришлось значительно сократить. Зато посты наблюдения были удвоены.
Начиная с первого удачного подъема людей на палубе “Ялты” постоянно не хватало. За рыбоделы ставили всех, кто был свободен от своих прямых обязанностей. Но стоило омертветь машине, и матросов оказалось слишком много. Чем занять их?
Стремительно сокращающийся полярный день удавалось заполнить без особого труда. Но уже к обеду траулер тонул в непроглядной тьме. Команда скучивалась в салоне. И тогда появлялся новый враг — неизвестность. Удастся ли тем, кто придет на помощь “Ялте”, за короткий серый день найти дрейфующий траулер? Что делается на фронтах? Целы ли семьи в Мурманске?.. Думы об этом не оставляли людей весь бесконечно долгий вечер.
Хуже всего, что единственную действительно неотложную работу так и не удавалось выполнить. Сперва небо заволокло тучами, а теперь туман не давал определить местонахождение траулера.
Лишь на третью ночь дрейфа облака расступились. В неширокую полосу проглянули неяркие северные звезды.
Вахтенный бросился будить старшего штурмана.
Не прошло и трех минут, как Анциферов с секстаном поднялся на ходовой мостик.
Пока он готовился произвести нужные наблюдения, тучи сомкнулись. Несколько позже на западе очистился клочок ясного неба. Но и он продержался недолго. Мутная пленка затянула его, а потом и вовсе закрыла.
Остаток ночи Анциферов терпеливо мерз в холодной рубке, с опушенными инеем машинным телеграфом, компасом и штурвалом. Надежда сменялась разочарованием и снова надеждой… Под утро спять поднялся туман. Продрогший до костей, спустился старший помощник в салон, желая избежать лишь одного — вопроса капитана: “Определился?”
Капитана в салоне не было. Его вызвал Корней Савельич.
В холодной каюте помполита, на столе, Иван Кузьмич увидел две эмалированные ванночки — одну с инструментами и вторую с шариками из марли и ваты.
— Опять! — поморщился Иван Кузьмич.
— Вы боитесь перевязки, как школьник зубного врача, — укоризненно заметил Корней Савельич.
Последние дни оказались для Ивана Кузьмича тяжелым испытанием. Приходилось напрягать всю выдержку, волю, чтобы скрыть от подчиненных свое нервное и физическое состояние. Весь день он был на глазах у людей. А тут еще Корней Савельич со своими заботами.
— Не вовремя вы затеяли все это, — недовольно заметил капитан. — Весь день я на ногах…
— Напрасно, — перебил его задетый словом “затеяли” Корней Савельич. — Надо больше доверять людям. Тогда незачем будет одному подменять всех.
— Я не нуждаюсь в советах, — остановил его капитан.
— Вы вмешиваетесь в распоряжения старшего механика, — продолжал Корней Савельич, не обращая внимания на недовольство капитана. — Сами ставите вахты…
— Когда вы станете капитаном — будете держаться по-своему, — перебил его Иван Кузьмич. — А пока прошу не делать мне замечаний.
— Вы капитан. Можете приказывать на судне любому! — повысил голос и Корней Савельич. — Но, когда человек ранен, не ваше слово решающее, а мое. Будь вы хоть трижды капитаном, а мои предписания потрудитесь выполнять. Садитесь.
— Что у вас за тон? — возмутился Иван Кузьмич. — Что за тон?