На следующий день я начинаю ходить за американцем с раннего утра. Впечатления, накопленные мною до вечера, довольно полезны для сочинения на тему: «Как проводит день человек, которому нечего делать». Впечатления, не только обильные, но и влажные, так как целый день идет дождь. Хождение по магазинам, чтение газет в разных кафе, обед в испанском ресторане в Сохо, небольшой отдых в «Сплендиде», затем опять шатание по городу, два часа, убитых на фильме «Дочь Дракулы», а вечером — смена костюма в отеле, и затем пешеходная прогулка до ресторана «Белый слон». Можно задуматься над проблемой, собственно, почему, вопреки традиции, слон белый, а не золотой, но я лично в данный момент занят другой проблемой. Если после стольких часов бесцельного хождения по городу Ларкин наконец должен встретиться с кем то, то это произойдет скорее всего именно здесь, в этом дорогом, уютном ресторане, чья тихая обстановка настраивает на задушевный разговор. К сожалению, разговор без меня. Большой глупостью было бы устроиться за каким-нибудь столиком, рискуя быть замеченным американцем. Если бы это была какая-нибудь дыра в Сохо, можно было бы сыграть под дурака, изобразив совпадение. Но «Белый слон» на Бонд-стрит и Питер с Дрейк-стрит — вещи несовместимые.
Осматриваю улицу. Дождь наконец перестал. Редкие прохожие и обилие света. Плюс полицейский в темном шлеме, что уныло торчит на соседнем углу. В эту минуту я завидую ему: он может здесь торчать до утра, никто не обратит на него внимания, в то время как мне приходится беспрерывно курсировать. Направляюсь медленно в обратном направлении, ради интереса вынимаю приемничек и нажимаю кнопочку.
— Вы действительно не будете устрицы? — слышится на фоне неясного постороннего шума незнакомый мне голос.
— Не потому, что не хочу, а просто не желаю отравиться, — раздается голос Ларкина.
— Мистер Мортон хорошо знает наш ресторан, — звучит уже совсем слабо другой голос, вероятно, метрдотеля.
— Я говорю не о заведении, а об устрицах, — едва улавливаю голос американца.
Выключаю аппаратик. Нет смысла тратить напрасно магнитофонную ленту, которая автоматически включается вместе с приемником. Значит, могу рассчитывать на прослушивание в радиусе около ста метров. И значит, Мортон…
Новое имя. И новый вопрос. Я надеюсь, что если Мортон — тот самый человек, на которого я делаю ставку, то разговор едва ли будет вестись в ресторане, даже в таком, как «Белый слон». Поэтому я отказываюсь от пришедшей мне в первый момент рискованной идеи: устроиться каким-то образом у черного входа или попытаться приблизиться к заведению через подъезды соседних домов. Довольствуюсь простейшим решением трижды хожу из конца в конец по Бонд-стрит с видом человека, совершающего вечерний моцион. Я бы продолжал прогуливаться и дальше, если бы полицейский не проявлял упорно странный интерес к «Белому слону» и не торчал в соседстве с ярко освещенным входом.
— Я думаю, что кофе мы можем выпить и дома, — слышу я в своем приемнике голос Мортона.
— Как хотите… Все же я бы взял еще мороженое… — отвечает Ларкин.
Для кого-то разговор этот может показаться незначительным. Но не для меня. Спешу вниз по улице к стоянке такси.
Наблюдение за черным «плимутом», в который сели Ларкин и Мортон, не представляет особых трудностей и происходит на безопасном для меня расстоянии. «Плимут» выезжает на широкую Оксфорд-стрит, заворачивает влево, проезжает мимо Марбл-Арч, далее к Гайд-парку и, поворачивая вправо по Гайд-парк-стрит, останавливается на маленьком перекрестке. Мы с моим водителем, естественно, достигаем перекрестка с неизбежным опозданием. Ларкин и Мортон уже вышли из машины и не могут нас засечь.
К моему сожалению, улица, где мы остановились, хорошо освещена, что мешает мне встать у входа и заняться радиоперехватом. И здесь мне в помощь приходит мысль об английском дворе. Установив, что улица поблизости совершенно пуста, открываю железную дверь самой примитивной отмычкой, закрываю ее за собой, спускаюсь по ступенькам во двор и прячусь в темном углу — в том, что находится рядом с лестницей, на тот случай, если кому-то вдруг вздумается выйти из кухни.
Голоса, которые доносятся из приемника, убеждают меня, что разговор уже начался. При таком первобытном способе слежки не приходится рассчитывать на исчерпывающую информацию и довольствуешься только фрагментами:
— Вы не правы, Ларкин, — слышится трубный бас Мортона. — Вопрос не в том, чтобы формально исполнить свою задачу, а нанести крупный удар…
— Три килограмма героина — это не мелочь, — сухо замечает американец.
— Бесспорно. Особенно если при существующих рыночных ценах рассчитываешь положить себе в карман солидную сумму.
— Три килограмма героина — это не мелочь, — настаивает Ларкин.
— Три килограмма — мелочь, дорогой, — звучит бас Мортона. — И если мы потеряли столько времени в ожидании, то не ради этой ерунды.
— А какова гарантия, что мы дождемся чего-то более серьезного? Этот старый хитрец Дрейк колебался даже в отношении этих трех килограммов. Его предложение было, как вы знаете, переправлять груз по одному килограмму.
— Этот ваш старый хитрец просто старый дурак, — заявляет Мортон. — Достаточно вслух сделать расчет, чтобы показать, какую фантастическую сумму он положит себе в карман после переброски, партии в десять килограммов, и он тут же закажет десять килограммов. А тогда уже…
— Вы недооцениваете старика, Мортон, — возражает Ларкин. — Подлец и мошенник высшей пробы — это да. Но не дурак. Я сильно опасаюсь, что в один прекрасный момент он может вернуться к своему первоначальному плану: больше рейсов, меньше груза, чтобы избежать риска.
— Такой способ не менее, а более рискован.
— Скажите это ему, а не мне. Что вы хотите: этот человек не привык работать в американских масштабах. Это не мафиози, а мелкий гангстер из Сохо.
Наступает молчание. Столь длительное, что я подумываю о том, что мне пора покидать мое убежище. Затем вновь звучит голос Мортона:
— Мне кажется, что беда не столько в этом старом дураке, сколько в вас, дорогой…
— Но я…
— Соблаговолите не прерывать меня, когда я говорю. Вы не умеете работать с людьми, Ларкин. Я уже говорил вам это. Вы исполнительный работник, я этого не отрицаю, однако вы привыкли работать по указке. У вас нет способности втереться человеку в доверие, чтобы расположить его к себе, повлиять на него, вообще, сделать его таким, каким он вам нужен.
— Признаюсь, я лишен педагогического дарования, мистер Мортон, — произносит Ларкин посте краткого молчания. — Но мне кажется, что институт, в котором я работаю, далеко не педагогический.
— А я должен признать, что мне не нравится ваш тон.
— Извините меня, мистер Мортон, если я не так сказал. Я хотел только…
— Бросьте! — звучит с досадой голос Мортона. — Объясните в двух словах, что вы предлагаете, в я доложу. Вместе со своим мнением, разумеется.
— Я бы не хотел, чтобы мое мнение шло вразрез с вашим, мистер Мортон, — произносит Ларкин с ноткой явно уловимого угодничества. — И если я попытался сформулировать иную точку зрения, то лишь из боязни, что излишний максимализм мог бы сорвать наш план. Это был бы преждевременный провал канала…
— Провал, конечно, не исключен, — соглашается Мортон, чей голос стал мягче. — И именно поэтому следующая партия должна быть такого размера, чтобы положить конец предприятию.
— Какого размера, мистер Мортон?