Приняв решение изучать мир научной популяризации, используя научные методы и подходы, следует быть готовым к тому, что этот сложный мир устроит вам экзамен, протестирует ваши знания и умения и, не в последнюю очередь, ваше чувство юмора.
Альберт Эйнштейн, чьи слова о важности популяризации науки были процитированы в прошлый раз, предварил их несколькими фразами:
«Всякий, кто хоть раз пытался представить какое-либо научное положение в популярной форме, знает, какие огромные трудности стоят на этом пути. Можно преуспеть в доходчивости, уйдя от рассказа о сущности проблемы и ограничившись лишь смутными намеками на нее и таким образом обмануть читателя, внушив ему иллюзию понимания сути дела. Можно, наоборот, квалифицированно и точно изложить проблему, но так, что неподготовленный читатель скоро потеряет мысль автора и лишится возможности следовать за ней дальше.
Если исключить из сегодняшней научно-популярной литературы эти две категории, то останется на удивление мало. Но зато эти немногие работы поистине неоценимы».
Едва ли Эйнштейн был первым, кто обратил внимание на тот факт, что быть при изложении научного материала одновременно точным и понятным — задача невероятной трудности и что «на удивление мало» научно-популярных работ отвечают сразу этим двум требованиям. Но он выразил свою мысль столь афористично, столь ясно, что слова его дали толчок, или послужили намеком, для создания гипотезы — осмелюсь сказать, первой научной гипотезы в науке о научной популяризации. А именно, что самый фундаментальный закон Природы — закон сохранения, например, сохранения энергии или массы, каковые никогда не исчезают, а лишь переходят из одной формы в другую (Михайло Ломоносов формулировал это так: «Ежели в одном месте что убудет, то в другом присовокупится»), этот всеобщий закон сохранения верен и для такой сложной области, как научная журналистика.
Стоит лишь положить слова великого физика на музыку математических формул, как мы сразу получаем следующее уравнение:
I x A = C = const, или, что то же самое, I = C/A.
Здесь I — понятность, ясность изложения некоего научного положения для неподготовленного читателя (от английского «Intelligibility»); A — точность данного изложения с научной точки зрения (от английского «Accuracy»), а C — некая произвольная постоянная величина.
Переходя от зрительных образов — графиков — к словам: чтобы добиться большей понятности, неизбежно приходится жертвовать точностью, и наоборот.
Величина C, которая, вообще говоря, может иметь самое произвольное значение от нуля до бесконечности, с целью упрощения вычислений и большей наглядности выбрана равной 16 (рис. 1).
A = 1, тогда I = 16
A = 2, тогда I = 8
A = 4, тогда I = 4
A = 8, тогда I = 2
A = 16, тогда I = 1
…………
A = n, тогда I = 16/n
Это верно для любых С, о чем свидетельствует рис. 2, где C = 4,8…32.
На графиках ясно видно, что с ростом величины постоянной С можно получить большую понятность при той же точности, или же большую точность при той же понятности. Какой вывод следует отсюда? Следует стремиться к максимальному значению постоянной С в данных гиперболических зависимостях.
И вот мы снова оказались в положении, когда известно, что делать, но не ясно — как. Но знать направление, в котором следует двигаться — это больше, чем полдела.
Кроме того, в поисках истины нас ведет полное оптимизма парадоксальное замечание Эйнштейна, предваряющее в качестве эпиграфа эту порцию размышлений вслух.
«Трудное — это то, что может быть сделано немедленно; невозможное — то, что потребует немного больше времени».
Джордж Сантаяна
Иллюстрация, вынесенная в эпиграф — гравюра Эшера «Небо и вода», — в зрительной, графической, а потому лучше всего воспринимаемой нашим сознанием форме, показывает, что, стремясь найти наилучшее сочетание понятности и точности передачи своих мыслей, приходится совершать почти невозможное — искать компромисс между рыбой и птицей. Или это рыба научной точности, скрытая в океанических глубинах специальной терминологии, уравнений, формул, графиков, таблиц, сложнейших теорий и гипотез, или же это парящая в чистом воздухе интуиции и эмоций птица ясного, прозрачного и порой даже поэтического, но всегда не совсем точного описания ситуации. Как это вообще очень часто случается в жизни, нельзя получить все и сразу. Решение лежит где-то в середине гравюры. Мозаика, составленная из птиц и рыб в центральной ее части, позволяет нам видеть обитателей обеих стихий, неба и воды, вполне отчетливо, хотя и не так хорошо, как соответственно вверху и внизу гравюры. Это и есть оптимальный способ удовлетворить одновременно требования Точности и Понятности.