Наконец, в основе третьей позиции лежит представление о том, что и в массовом сознании, и в сознании властвующей элиты присутствуют некие культурные константы, традиции-архетипы, заложенные в российской ментальности, которые фатально и однозначно определяют особенности всей российской, в том числе и постсоветской истории. Эти константы либо позволяют и стимулируют политико-культурные инновации, связанные с созданием правового государства, гражданского общества, демократических институтов, утверждением ценностей индивидуальных прав и свобод, либо блокируют их. Одни исследователи обнаруживают в российской истории (вполне обоснованно, на мой взгляд) константы первого рода и тем самым доказывают возможность таких инноваций, другие не менее обоснованно находят традиции противоположные, определяющие их невозможность. В любом случае традиции выступают как социокультурные гены, генотипы, архетипы или эйдосы — основополагающие и исходные первообразы, которые диктуют настоящее и будущее.
Последняя теоретическая позиция явно и неявно присутствует во многих трудах, авторы которых ищут и всегда находят базовые традиционные культурные образцы российского общества или наиболее характерные и устойчивые черты российской ментальности. В последние годы число таких трудов растет. Они могут быть весьма полезны, интересны и плодотворны, но значение их для оценки нынешней ситуации в России не следует преувеличивать.
Трактовка традиций как социокультурных генов или архетипов весьма уязвима и теоретически, и эмпирически. Традиционное наследие любого большого дифференцированного общества с длительной, богатой и драматической историей, к каковым, безусловно, относится Россия, разнообразно и противоречиво. Обнаруживая в истории ту или иную традицию, мы всегда должны быть готовы к тому, чтобы с не меньшим основанием найти другую, противоположную.
Например, этатизм, культ государства, упование на него — безусловно, российская традиция, но и анархизм (отцы-основатели — М. Бакунин и П. Кропоткин) столь же укоренен в сознании и истории России. А.И.Герцен уверенно утверждал: «Славянские народы (включая Россию. — А.Г.) не любят ни идею государства, ни идею централизации. Они любят жить в разъединенных общинах, которые им хотелось бы уберечь от всякого правительственного вмешательства. Они ненавидят солдатчину, они ненавидят полицию». На антиномию этатизма и анархизма в России в свое время указал выдающийся знаток российской культурной традиции Николай Александрович Бердяев. Другими традиционными противоречивыми чертами «души России» он считал антиномии «национализм — универсализм» и «свобода духа — рабство, подчиненность коллективу».
Подчиненность коллективу, растворение в нем, соборность принято считать неоспоримой чертой российской ментальности и социокультурной традиции; но еще один выдающийся специалист в этой области, Георгий Петрович Федотов, наоборот, считал индивидуализм традиционной чертой русского человека, а коллективизм — инновацией, привнесенной советским режимом.
Памятник «Тысячелетие России» в Великом Новгороде
Можно успешно доказывать и традиционность триединой формулы «православие, самодержавие, народность», и традицию борьбы с этой традицией, причем в самых разнообразных формах и на протяжении всей российской истории. Пушкин, либерал и «западник», восславивший свободу, — несомненное воплощение русской традиции. Таких примеров можно привести немало.
Но, допустим, нам удалось обнаружить однозначную и постоянную традицию, сохранившуюся до сих пор. Почему именно она сохранилась, тогда как другие — нет? Это некая инерция (тогда ее нужно постулировать в о качестве какого-то подразумеваемого, хотя и не доказанного, социального закона) или же вполне рациональное приспособление к постоянно воспроизводящейся социально-исторической ситуации? Например, часто и справедливо утверждают, что патернализм, привычка всегда и во всем на деяться на помощь государства и требовать ее, — российская традиция. Но вместе с тем — это вполне разумная, осознанная стратегия поведения в постоянной для России ситуации, когда государственная власть берет на себя все и вся и выступает как тотальность, вытесняющая и поглощающая все остальные институты. И сохранится ли эта традиция в иной ситуации? Очевидно, что в истории российского общества было множество явлений, которых когда-то не было, но они тем не менее возникли. Следует ли, как это часто делается, те или иные институты (или их отсутствие) выводить из установок традиционной «ментальности» или, наоборот, эти установки правильнее выводить из определенных институтов и объяснять их как формы адаптации к последним, так же как и к определенным социальным ситуациям различного масштаба? «Преимущество понятия «груз традиций» состоит в том, что с его помощью можно дать достаточно простое, легко запоминающееся объяснение, которое легко превращается в лозунг. Однако оно в лучшем случае является тавтологией, а в худшем — произвольным истолкованием», — пишет известный французский социолог Реймон Будон[1].
1