Другое дело, что историк работает не с позитронами или химическими веществами, а с прошлым ныне живущих людей, и это нередко вызывает у них довольно острую реакцию. Причем у нас — особенно острую.
— Почему?
— Исследователи утверждают, что в России всегда было особенное отношение к своей истории, особенно острое ощущение, что настоящее и будущее предопределены прошлым. В какой-то мере это рудименты традиционного сознания. Люди повсюду живо интересуются историей, но для общества современного типа (в веберовском смысле) характерна ориентация на будущее: человек ощущает себя способным самостоятельно творить собственную биографию. Конечно, его стартовые позиции определяются как раз прошлым — его семьи, страны, но это не значит, что все предопределено и от меня практически ничего не зависит. В традиционном же сознании именно прошлое, традиции, сакральные «заветы предков» определяют и настоящее, и будущее. К сожалению, наша культура тут менее конструктивна, больше ориентирована на приспособление к обстоятельствам, а не на их изменение. Как видите, отношение к прошлому, его место в системе ценностей общества — одна из важнейших характеристик культуры, оно влияет на социальное поведение человека.
— Такое обостренное внимание к собственной истории массы непрофессионалов мешает ученому работать?
— Теоретически можно сосредоточиться на «чистой науке», но историк — член общества, он ощущает и разделяет его потребности. Однако между представлениями о прошлом в общественном сознании и представлениями профессиональных ученых всегда и повсюду есть существенный разрыв. Массовое сознание по самой своей природе мифологично, оно не оперирует научными фактами. Историческая наука, конечно, влияет на него, но лишь в небольшой степени. Гораздо более активно влияние школы, религии, художественной литературы, кино, телевидения и других СМИ, а также истории собственной семьи и семейных преданий о ней. В результате рождается некая общая картина, состоящая из отдельных образов прошлого. Зачастую она внутренне противоречива; исследователи частенько удивляются тому, как в массовом сознании уживаются взаимоисключающие для профессионалов представления. Эти образы прошлого всегда идеологичны, они связаны с ценностями того круга, в котором живет человек, людей, которым он доверяет, его референтной группы.
Б. Кустодиев. «Большевик»
— Но историк, как вы сказали, тоже живет не в безвоздушном пространстве, у него есть свой круг, своя референтная группа, свои ценности…
— Разумеется, но это влияние на историка (я говорю о тех, кто занимается научным исследованием, а не выполняет политический заказ) сказывается главным образом в выборе темы работы. Но дабы оставаться в рамках науки: чтобы результат был верифицируем, ученый должен работать по определенным правилам, принятым в научном сообществе. Для историка они просты: я имею право утверждать только то, что основано на историческом источнике, на документе. И в этом смысле историческая наука не занимается прошлым вообще — но только прошлым, зафиксированным в источниках. Интерпретация извлеченного из источников — это всегда не более чем гипотеза. Я толкую источник так, мой коллега иначе, и мы оба имеем на это право, если и моя, и его интерпретации не выходят за рамки «источникового знания».
— Но есть общепринятые в профессиональном сообществе толкования исторических фактов…
— Нет. Или, точнее, так: на некоторое время в науке может утвердиться определенная точка зрения, но практически всегда рано или поздно она будет либо пересмотрена, либо по меньшей мере уточнена. И кстати, именно поэтому современные историки избегают употребления слов «исторический факт».
— Значит, все-таки профессионалы «перетолковывают» историю не только в связи с новыми документами — а, например, по заказу высокого начальства?
— Это уже к науке отношения не имеет. Однако новое прочтение старых документов может быть совершенно не связано с начальственными пожеланиями. Замечательный российский историк А. Гуревич справедливо заметил, что каждое поколение историков, как и каждое поколение людей, обращается к прошлому со своими вопросами. И значит — по-новому его прочитывает. Это естественно и понятно любому нормальному человеку. Через двадцать лет он перечитает случайно сохранившееся письмо от приятеля совершенно другими глазами, испытает другие эмоции: он читает старое письмо сквозь призму прожитого опыта. Каждое новое поколение историков с вершины исторического опыта своего поколения заново прочитывает источники — и часто видит в них то, чего не видели предшественники. Не потому, что были менее образованы, а потому, что имели другой исторический опыт. Но вновь подчеркну: если мы говорим о науке, а не о псевдонаучном обслуживании чьих-то политических интересов, любая трактовка не может идти вопреки источникам, входить в противоречие с ними.