Но, конечно, самое интересное — это письма. Например, письмо Магды Геббельс, которое она писала своему сыну от первого брака Гаральду. Письмо-прощание. Обнаружено также письмо самого Геббельса, тоже адресованное Гаральду, и письмо Геббельса матери, от которого уцелел лишь клочок. Чудом сохранились и две записки секретарш Гитлера, которые девушки не сумели передать наверх своим родным.
Во всех этих посланиях, написанных взрослыми, буря эмоций и почти никакой информации для историков.
Магда Геббельс с дочерьми Хельгой и Хильдой
Слишком многое приходится читать между строк.
Но давайте вспомним, что, помимо взрослых, в бункере Гитлера с 22 апреля по 1 мая, то есть в течение почти десяти самых трагических в истории нацистской Германии дней, находились еще и дети. Маленькие дети: от 13 до четырех с половиной лет. Хельга, Хильда, Хельмут, Хольда, Хедда, Хайди.
Этих детей — пятерых дочерей и сына Йозефа и Магды Геббельс — принято упоминать только дважды: при их прибытии в бункер с отцом и матерью и — уже мертвыми.
Эти дети так и проходят по всем материалам, фильмам, публикациям как жертвоприношение преступных родителей — все шестеро в одной трагической связке, все шестеро, как одна невинная жертва, как «дети Геббельса».
Впрочем, старшую Хельгу уже трудно назвать ребенком. Хельге шел четырнадцатый год! Самый сложный — так отзывались о ней сами родители — ребенок в семье Геббельсов переживал период физического и духовного созревания, сложнейший период в человеческой жизни.
Именно благодаря старшей дочери Геббельсов Хельге я вынуждена была разделить этих детей, разорвать безликое целое, именуемое «детьми Геббельса», и сделать это. вслед за самой стремительно повзрослевшей Хельгой.
«…Сейчас пойду наверх, к маленьким. Я им ничего не скажу. Раньше МЫ были мы, а теперь, с этой минуты, есть ОНИ и Я», — так она написала, внезапно все поняв и все приняв с непостижимым для юного сердца мужеством.
«Этот ребенок протестует против всего… я с ней уже не справляюсь. Возможно, это возраст… и это пройдет. Хельга — самый сложный мой ребенок. Этот маленький бунтарь может разрушить все, из-за нее очередная ссора. Я вынужден был проявить строгость. Может быть, чрезмерную?.. Надеюсь, когда она повзрослеет, то поблагодарит меня за принятые к ней меры.», — из дневника Геббельса от 4 февраля 1945 года.
Геббельс в окружении своих детей, Сверху слева — Хельга
Хельга повзрослела. перед самой смертью. Свидетельство тому — это письмо, которое она писала все дни пребывания в бункере своему другу и первой любви Генриху Лею, сыну вождя Трудового фронта Роберта Лея и (одновременно) племяннику Рудольфа Гесса.
Они были почти ровесниками, вместе росли, дружили, были влюблены друг в друга. Но мать Генриха, многое поняв в сути происходящих событий, ушла от мужа и тем сумела спасти своих детей. Магда Геббельс осталась. Результат известен. Первая справа — Хельга Геббельс. А это ее письмо:
Мой дорогой Генрих!
Я, может быть, неправильно поступила, что не отправила тебе того письма, которое написала в ответ на твое. Я, наверное, должна была его послать, и я могла бы — передать с доктором Мореллем (1), который сегодня уехал из Берлина. Но я перечитала свое письмо, и мне стало смешно и стыдно за себя. Ты пишешь о таких сложных вещах, о которых нужно много думать, чтобы их понять, а я со своей вечной торопливостью и папиной привычкой всех поучать отвечаю совсем не так, как ты, наверное, ждешь от меня. Но теперь у меня появится время обдумать все; теперь я смогу много думать и меньше куда-то торопиться. Мы сегодня днем переехали в бомбоубежище; оно устроено почти под самой рейхсканцелярией канцлера. Тут очень светло, но так тесно, что некуда пойти; можно только спуститься еще ниже, где теперь кабинет папы и сидят телефонисты. Не знаю, можно ли оттуда звонить. Берлин очень сильно бомбят и обстреливают из пушек, и мама сказала, что тут безопасно, и мы сможем подождать, пока что-то решится. Я слышала, говорили, что самолеты все еще взлетают, и папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим, на юг.
Я буду думать над твоим письмом и буду писать каждый день, как ты это делал для меня во время той болезни.
Мне бы хотелось улететь! Здесь повсюду такой яркий свет, что даже если закрыть глаза, то все равно светло, как будто солнце светит в голове, и лучи выходят прямо из глаз. Наверное, от этого света я все время себе представляю тот корабль, на котором вы плыли в Америку: как будто я с вами: мы сидим на палубе — ты, Анхен (2) и я и смотрим на океан. Он вокруг, он повсюду, он очень светлый, мягкий и весь переливается. И мы качаемся на нем и как будто никуда не движемся. А ты говоришь, что это только так кажется; на самом деле мы очень быстро плывем к нашей цели. А я спрашиваю тебя — к какой цели? Ты молчишь, и Анхен молчит: мы обе ждем ответа от тебя.