Огромное значение здесь имеет категорический императив российского массового сознания «как у всех». В 90-е годы было принято считать, что все вокруг живут плохо и очень плохо; в любом случае — намного хуже, чем прежде (неважно, когда именно: в брежневские или сталинские времена, в молодости, или на пике бывшей советской карьеры; главное, все, от руководителей предприятий до пенсионеров, категорически утверждали, что стали жить хуже). Мы не обсуждаем сейчас, насколько это соответствовало действительности; речь идет именно и только о представлениях. Соответственно жить «не хуже других», что крайне важно, можно было, признаваясь в бедности — а не признаваться в ней означало бы выделяться из своего круга ограбленных реформами коллег, соседей, друзей и знакомых, что тоже не поощрялось.
Теперь ситуация и, что важнее, ощущение ситуации изменились. Зачислить себя «в бедные» в последние годы означает признать, что ты живешь хуже других, тех, кто рядом, не преуспел, в отличие от них, не сумел сделать для семьи, для детей того, что уже сделали соседи, — а это вовсе нестерпимо. Так средний класс стал практически безразмерным, крупный предприниматель соседствует в нем с заведующей библиотекой маленького городка, и понятие вновь потеряло всякий социально-экономический, следовательно, и социологический смысл.
Чем объясняется такое упорство в изысканиях, которые позволили бы обнаружить этот самый средний класс? Кто заказчик таких исследований?
Когда-то его придумали западные теоретики социологии, чтобы противопоставить агрессивной теории Маркса об устройстве капиталистического общества и перспективах его развития. По Марксу выходило, что при капитализме богатые все богатеют, а бедные все беднеют, антагонизм их постоянно растет и как только бедные это до конца осознают, они сметут ненавистных эксплуататоров и учредят справедливое коммунистическое общество.
Оставим в стороне тот факт, что пророчество не сбылось: богатые действительно богатели, но как-то так вышло, что богатело и капиталистическое общество в целом, соответственно падали агрессивность противостояния и стремление в коммунистическую новую жизнь. Оставим все это в стороне, потому что мы говорим не столько о правде жизни, сколько о жизни идей, теорий и представлений. Идея была в том, чтобы описать капиталистическое общество как постепенно становящееся все более единым, спокойным (без классовых конфликтов или с очень мягкими и хорошо организованными конфликтами, которые быстро разрешаются ко всеобщему удовольствию), стабильным. Так — в противопоставление марксистской теории — возникла теория «общества среднего класса». В таком обществе люди не просто год от года начинают жить все лучше и лучше. «Низы» — те же самые пролетарии, — приобретая состоятельную респектабельность, все больше и больше проникаются идеологией и ценностями среднего класса, вливаются в него, и тем самым достигается общий консенсус всех слоев. Соответственно средний класс опять становится «безразмерным», то есть понятие теряет всякий смысл.
Автор одной из статей о среднем классе, опубликованной в нашем журнале в 1998 году (№ 7), известный социолог Вадим Радаев, утверждал, что и та (марксистская классовая), и другая («общество среднего класса») теории — не более чем мифы, темный и светлый. Они не имеют научного содержания и никак не соотносятся с правдой жизни: уже к концу 50-х в благополучных западных обществах вдруг заново открыли бедность, застойную безработицу, замкнутые этнические анклавы — и все это никак не вписывалось «в счастливую картину общего благосостояния и нормативного единства». Но, как всякий миф, и этот в принципе мог играть важную роль в организации картины социального мира и в этом качестве исполнять важные социальные и идеологические функции.
Кому он оказался нужен в постсоветской России?
В. Радаев тогда, накануне дефолта и очередных выборов, писал, что пришла пора как-то отчитываться за итоги реформ; переход большинства или, по крайней мере, большой части населения из бедных слоев в почтенный средний класс тут пришелся бы особенно кстати. Была в этом и надобность практическая: признав такой переход, власть могла себе позволить в какой-то мере освободить государство от бремени социальной защиты, поскольку средние и сами себя защитят. С этим как раз не очень вышло по причине грянувшего дефолта.