Сегодня на конференции Левада-центра Алексей Левинсон стрелочками указывает на тех, кто по-прежнему заинтересован в реальном или хотя бы мифическом существовании среднего класса. Это власть: западные социологи объяснили ей, что средний класс — ее опора, куда более надежная и респектабельная, чем пролетариат, да еще в союзе с крестьянством.
Это либералы: экономические (с ясно выраженным монетарным уклоном) по уже упомянутой Радаевым возможности ослабить социальный налог — уже не только и не столько на государство, сколько на бизнес (с которого государство и питается); политические — известно, что защитниками демократии и прав человека становятся не самые бедные и обычно не самые богатые, а именно те, кто посередине.
Это маркетологи: для торговли именно эта категория покупателей представляет самый большой интерес, поскольку богатых у нас слишком мало, а бедные довольствуются узким и дешевым ассортиментом товаров. Только надо вовремя выяснить, когда средний класс сочтет возможным сменить для отдыха Турцию и Египет на озеро Байкал или склоны Дагомыса, заменить одну марку автомобиля на другую, чилийское вино на австралийское, поставить себе «дверь по имени зверь», кого будет нанимать в репетиторы своим детям и будет делать салаты не из авокадо, а из манго. Консультантами торговли по всем этим животрепещущим проблемам как раз и выступают маркетологи.
Наконец, средний класс нужен самому себе: вас в школе учили про классовое самосознание? Меня еще учили. Полагаю, представителю среднего класса это самосознание нужно не как оружие на баррикадах, а как способ осознания себя в обществе, общности интересов с близкими по положению людьми, политических и прочих инструментов для их реализации. Короче, не класс в себе, а класс для себя.
Выражая сомнения в способности нашего общества породить средний класс — опору, стабилизатор современного западного общества, специалисты начинают с цифр. Если подходить к вопросу с мерками, принятыми в «цивилизованных странах» Европы, США, то цена «пропуска» в «средний класс» начинается с годового дохода примерно в 50–70 тысяч долларов на семью. В России граждане с такими доходами составляют лишь тонкую прослойку, не более, к которой относятся чиновники, представители бизнеса (скорее среднего, чем малого), менеджеры среднего и высшего звена, представители шоу-бизнеса и криминала. Ни специалисты (тем более сельские), ни офицеры, ни, тем более, рабочие у нас в стране на принадлежность к «среднему классу» претендовать, увы, не могут, поскольку балансируют между нищетой и бедностью.
Упрощая процедуру выделения среднего класса, Алексей Левинсон свел ее в конце концов к одному-единственному небольшому блоку вопросов: в состоянии вы сегодня купить предметы длительного пользования — или ваша зарплата почти вся уходит на еду? Оправдывая это упрощение, он объяснил, что люди, без чрезмерного напряжения способные купить компьютер, музыкальный центр, телевизор последнего издания и — уже с напрягом, но не запредельным — автомобиль, составляют последнюю большую социальную группу; за ней — люди богатые, которых у нас чрезвычайно мало. Вместе с тем известно, что бедные большую часть семейного бюджета (из той его части, что остается после обязательных выплат) тратят на еду, и этой вынужденной структурой потребления, если она превалирует в обществе, бедные страны отличаются от остальных. У нас, кстати, незадолго до кризиса в среднем по стране впервые затраты на еду составили примерно половину семейного бюджета. Но это опять-таки «средняя температура по госпиталю», свидетельствующая лишь о том, что страна стала жить получше и что много на свете стран, которые живут хуже, чем мы.
Итак, можно применять разнообразный, самый изощренный социологический инструментарий с множеством показателей, все равно вы выйдете на ту же самую группу. То есть по одному признаку мы этот самый средний класс выделили. Набралось в него 16 процентов опрошенных. Теперь посмотрим, что происходит с другими признаками, то есть что он, собственно, из себя представляет и как собирается пережить кризис.