«З-С»: Что дает для понимания культуры предложенный вами взгляд на нее?
В.Р.: Он позволяет рассмотреть мир с точки зрения познающего сознания — для этого я несколько лет назад придумал термин «психосемиотика». Я вообще не верю, что реальный мир существует вне познающего его сознания.
«З-С»: Занимаетесь ли вы как исследователь культурой в становлении — тем, что происходит после ХХ века?
В.Р.: Только в свете психопатологии. В советское время психолог и психиатр Андрей Снежневский придумал выражение «малопрогредиентная шизофрения», которым пользовались при посадке в больницу диссидентов. Сейчас этот термин отменили и говорят о «шизотипическом расстройстве личности» или «полифоническом характере». Так вот, этот полифонический характер, где, как осколки, связываются различные характеры, по-моему, наиболее перспективен в культуре. Мне кажется, что за ним g будущее. И если мне удастся, я попробую его исследовать — как часть психосемиотического мира.
«З-С»: В чем же его перспективность?
В.Р.: В том, что после постмодернизма стало уже ясно: один-единственный взгляд на истину, на пространство, на мир — неадекватен; что, как говорил Лотман, неполнота нашего знания о мире компенсируется его стереоскопичностью. Это — расширенное понимание принципа дополнительности.
«Полифонический» человек — стереоскопичен. Для него не то чтобы нет никаких приоритетов, какие-то есть, конечно, но он наиболее широк. При условии, правда, что он — человек творческий.
«З-С»: Значит, подход со стороны так называемого безумия к так называемой культуре видится вам наиболее продуктивным. А как вы в таком случае различаете «безумие» и «норму»? Если безумие так плодотворно в культурном, в смысловом отношении — что же тогда норма?
В.Р.: Об этом очень хорошо сказал французский философ и психоаналитик Жак Лакан: норма — всего лишь очень хорошо адаптированный психоз. Никакой нормы на самом деле нет. Есть симуляция нормы.
Тот же Снежневский был не так наивен: он различал понятия nosos (от греческого слова «болезнь) и pathos (от греческого слова «страдание»). Nosos — это конкретное заболевание. А pathos — то, что в той или иной степени есть у всех.
«З-С»: Что же, «норма» и «безумие» — это лишь разные степени адаптированности?
В.Р.: Именно так. Швейцарский психиатр Эйген Блейер говорил, что есть талантливые безумцы, а есть бездарные. Мой любимый учитель, профессор Бурно, рассказывал: он в молодости работал в сельской больнице, куда привозили тупых сельских мужиков. И когда у них начинался бред, они рассказывали совершенно невероятные истории — очень богатые, красочные. Но родные требовали: верните нам наших кормильцев! Мужиков закармливали нейролептиками, и те опять превращались в таких вот тупых «кормильцев».
«З-С»: Уж не получается ли, что, вместо того чтобы нормализовывать так называемых душевнобольных, безумие стоило бы культивировать?
В.Р.: Такая попытка была в 1960-е годы. Она называлась «антипсихиатрия»: безумцы рассматривались как цвет человечества — во всяком случае, как просто другой мир, как партнеры по бытию. Рональд Лэйнг, например, представлял такую точку зрения. Они отменили больницы, врачи и пациенты вместе жили в специальных поселениях и как бы помогали друг другу, потому что считалось, врач — это тоже своего рода больной. Но из этого ничего не получилось. Потому что в подлинном безумии есть психическое страдание. И его никуда не денешь. Именно по этому критерию мы отличаем подлинное безумие от, скажем, просто причудливости мышления. Если человек страдает — это уже болезнь.
В той или иной мере всякий рассогласован с реальностью. Но существует и такое понятие, как «нормопатия» или «нормоз». Термин «нормопатия» выдумала Джойс Мак-Дугалл, французский психоаналитик, а «нормоз» — наш психоаналитик Игорь Кадыров. То есть такая нетворческая норма. Это тоже болезнь!
«З-С»: Вы говорили о том, что болезнь узнается по страданию. Но «нетворчески-нормальный» вряд ли страдает от своего нетворческого состояния. Отчего же это — болезнь? Чего ему не хватает?
В.Р.: Прежде всего, человека без характера не бывает. Каждый характер — это определенный диагноз действительности. То есть любая реакция на действительность характеризуется некой психологической однобокостью — или, наоборот, патологической разносторонностью. И если человек, допустим, болезненно педантичен, ананкаст — таких много, например, в Германии — или типично русский психастеник — ему обязательно будет чего-то не хватать. Он непременно должен будет это как-то компенсировать, и у него всегда будет риск дезадаптации, как говорил Марк Евгеньевич Бурно, «на переломах судьбы»: при разводе, при смерти близких, у женщин после беременности — они часто впадают в депрессию или даже шизофрению. Тех, которые полностью сохраняли бы адаптацию в подобных ситуациях, я знаю очень мало. С другой стороны, например, тот же Лакан или, скажем, композитор Игорь Стравинский выглядели как люди чрезвычайно здоровые, однако их творчество показывает, что это было далеко не так. Они настоящие психопаты.