Он поворачивает голову, долго смотрит на Гренса.
– Но однажды ты понимаешь, что больше не вынесешь. Что посвящаешь жизнь тому, чего нельзя изменить. И сдаешься.
Усталость в глазах, но взгляд не окончательно потухший.
– У вас было время. Три года. Завтра ее объявят мертвой, и мы не будем ничего менять. Мы простимся с ней в узком семейном кругу. Только ближайшие родственники и немногие друзья, как можно дальше от полиции и представителей власти. И вы, комиссар, единственный из посторонних об этом знаете.
Отец кладет руку на плечо Гренса, как только что делал с Якобом, чтобы мягко выпроводить его из комнаты.
– Пойдемте навестим нашего мальчика.
Он ждет, пока комиссар преодолеет порог в прихожей, и увлекает его направо, к лестнице на второй этаж. Детская третья по счету в небольшом коридоре, сразу после туалета и, судя по всему, родительской спальни.
– Привет, Якоб, мы к тебе. Не возражаешь, если я покажу комиссару твое жилище?
– Хорошо, папа.
Мальчик произнес это, даже не обернувшись. Не отрывая глаз от экрана, на котором под громкую музыку шло что-то вроде рисованного мультфильма, что требовало от семилетнего мальчика предельной концентрации внимания.
– Оглядитесь, Гренс, – отец обводит рукой помещение, – думаю, вы уже все поняли.
Да. Он понял.
Эта комната не принадлежит одному человеку, здесь живут двое. Каждая из двух половинок, на которые она делится, зеркально отражает другую. Две кровати-близнецы у таких же одинаковых стен. Одинаковые столы и аквариумы с золотисто-желтыми и мерцающими розовыми рыбками. Одинаковые плюшевые мишки с красными бантами в белый горошек на полу, каждый возле своей кровати. Различаются только надписи на щитках – «Здесь живет Якоб», «Здесь живет Линнея».
– Он до сих пор не понимает, что ее нет. «А Линнея с нами поедет?» – это когда мы куда-нибудь собираемся на машине. «Где будет сидеть Линнея?» – когда мы накрываем стол.
Три года прошло, ничего не изменилось.
– Думаю, надо дать ему понять, что все кончено. Примирить Якоба с мыслью, что ее больше нет. Помочь обрести целостность, насколько это возможно для близнеца. Решиться сказать ей «прощай», окончательно. Оплакать ее, наконец. Перестать закрывать глаза на то, что случилось. И это нужно нам всем, мне и Марии прежде всего.
Эверт Гренс понимает, о чем он. Решиться, наконец, сказать «прощай», решиться оплакать. Но он пришел сюда именно за тем, чтобы уговорить их не делать этого. Пока, во всяком случае.
– Мы пытались…
В усталых глазах мелькнуло отчаяние. Отец перешел на шепот, чтобы сын не мог расслышать его слов за громкими звуками рисованного мира.
– Мы меняли обстановку, переезжали даже, но… это ничего не дало. Новые комнаты обставлялись по образцу старых. Тех, в которых они жили раньше, и так, будто она там тоже жила. Только бы у нас получилось похоронить ее, проститься навсегда. Если бы Якоб думал о сестре иначе, это дало бы ему возможность идти дальше.
Нетронутые детские комнаты-музеи, чьих обитателей давно нет на свете. Все это Гренс видел и раньше в домах убитых горем родителей. Как будто переставить мебель или упаковать вещи означало для них соучастие в преступлении. Но здесь другое. Не родители стремились остаться в прошлом, а ее семилетний брат-близнец.
– Между близнецами существует особая связь, так подсказывает мне опыт. Иногда они… просто чувствуют друг друга – беспокойство или когда угрожает опасность. Знают, жива их половинка или нет.
Эверт Гренс смотрит на мальчика, который живет в комнате, предназначенной для двоих.
– И это одна из тех вещей, которые нам не дано постичь.
Отец медленно кивает:
– Вы правы. Это очень похоже на то, что мы наблюдали у Якоба и Линнеи. Но комиссар, Якоб ведь не только брат-близнец. Он самостоятельная личность и должен позволить себе жить собственной жизнью. Жить, оставив в прошлом эту смерть.
– Все, о чем я прошу вас, – отозвать прошение об объявлении ее мертвой. Сколько времени вы можете мне дать? Месяц? Неделю? Дайте же мне возможность попытаться. Потому что я считаю, что вы ошибаетесь, а Якоб прав. Что рано сдаваться.
Отец не отвечает. Даже не оглянувшись на Гренса, выходит из комнаты и по лестнице спускается на кухню, к жене. Там и застает его Гренс макающим в кофе очередную булочку.
– А теперь я хотел бы получить объяснения от вас, комиссар.
– Какие объяснения?
– С какой стати… – Ноль эмоций в голосе – холодный деловой тон и предельная собранность, – с какой стати это вдруг стало вам так интересно?
– Потому что это дело связано с другим, более ранним. По всей видимости, во всяком случае. И потом, завтра будет поздно.