«Часто по многу часов подряд она кричит своим отвратительным голосом. Ее способность замечать что-либо вокруг нарушена особенно сильно. Если показывать ей предметы, то она обычно называет их правильно, но сразу вслед за тем снова все забывает. Когда она читает, то перескакивает с одной строки на другую, читает по складам, делая бессмысленные ударения. Когда разговаривает, то и дело наступают тягостные паузы; еще она использует парафразы, например, вместо того, чтобы сказать: «Чашка», говорит: «Молоко в нее наливают». Назначение отдельных предметов, похоже, ей теперь уже непонятно».
Будто сигналы, переданные нерадивым телеграфистом, подгулявшим с утра, долетают обрывки произнесенных ею фраз. Их трудно сплести в что-либо связное. Доктор фиксирует их, как патологоанатом — следы разложения. Его вопрос в очередной раз — как акробат на трапеции, не подхваченный партнером под куполом цирка, — разбивается, пропадает, не поддержанный ответом.
Она недоверчиво смотрит на человека напротив. Внезапно боится его. Или начинает плакать. Или не хочет видеть. Ее настроения меняются так же быстро, как мчатся всадники по пустынной дороге. Резко осаживают коней. Разворачиваются. Бесцельно несутся назад — из дали в даль, из пустоты в пустоту. «Небо пошло на тряпки».
На самом деле, весь горизонт ее просторов очерчен теперь стенами одной комнаты, за пределы которой ее нельзя даже выпускать. Ведь чуть что она хватает других больных за лицо. Те уже бросались поколачивать бедняжку, которая, кажется, готова бояться всего.
Подобные вариации душевной болезни уже не первый раз привлекают внимание доктора. Они не укладываются в прокрустово ложе традиционных психических заболеваний. Он не может дать строгого определения этому недугу. Глядя на Августу, он лишь видит, как из этого мешка костей кто-то старательно вытряхивает душу, выбивает ее, как скалкой пыль из старого коврика. Разлетевшиеся клочья сознания. Полное помрачение.
Раньше он смирялся, наблюдая подобных больных. Признавал это вынужденным ослаблением психических сил в глубокой старости, на пороге вечного упокоения. Но эта женщина только внешне была старухой. В ее возрасте лишь начинают срезать плоды, посеянные в младые лета на поприще жизни… Однако эта пациентка раздавлена дряхлостью задолго до положенного предела.
И вновь в последующие недели доктор продолжает свой методичный опрос, словно выстраивая фундамент на взвихренной пыли.
— Я, кажется, потеряла себя, — приговаривает она и беспомощно повторяет: — о, Боже!
Доктор Альцгеймер записывает в журнал: «Болезнь забытья». Как забивает крышку гроба. Годами он будет изучать поведение Августы, ее рефлексы, работу органов тела, как какой-нибудь Гумбольдт, приехавший к антиподам в Венесуэлу, исследует и подробно описывает неизвестных животных, не зная даже, какие названия им подобрать. Вот так же здесь затруднена диагностика.
Пять лет спустя — о, счастливое время наблюдений! — эта подопытная умерла. Доктор взял в руки присланный ему в Мюнхен мозг «полностью свихнувшейся» и «совершенно отупевшей» женщины, что позволило ему после выполнения необходимых надрезов отметить «своеобразный процесс заболевания». Из документов — медицинских освидетельствований, — прибывших по тому же каналу, явствовало, что в последнее время неважное состояние Детер резко ухудшилось.
Непосредственной причиной смерти стало заражение крови. Но эта случайность меньше всего интересовала ученого мужа.
Обширные участки коры головного мозга Августы — те самые, что отвечали за память, эмоции и способность ориентироваться в пространстве и времени, — разительно изменились. Исследование, проведенное при помощи микроскопа, выявило массовую гибель нервных клеток. Лишь отдельные отростки нейронов избежали общей судьбы. По всей коре, подобно языкам ледника, когда-то несшим гибель Европе, застыли протеиновые бляшки размером с рисовые зерна (десятилетия спустя установят, что это — аномальные протеины, амилоиды). Из этих мозаичных элементов складывалась невиданная прежде картина. Никто не подозревал таких необычных изменений, ведь в то время не практиковались исследования головного мозга стариков, умерших от слабоумия. И только мозг Августы, лежавший перед пораженным доктором, приоткрывал тайну необычного человеческого разрушения.
Сим, считал он, — поклонник практических методов, а не умозрительных теорий, — доказано, что «патологическая анатомия может стать важным, даже незаменимым вспомогательным средством исследований душевных расстройств». Болезни духа вырастают на питательной почве мозга так же естественно, как декоративные цветы — в оранжерее. Надо лишь приглядываться к этой почве, внимательно изучать ее состав, чтобы понять, какой дурманящий плод она принесет.