Наконец он вернулся и звякнул чем-то за дверью. Ведро.
Он вошел в сбруйную и мягко прошагал по деревянному полу. Остановился передо мной. Стало абсолютно тихо. Я услышал новый звук. Высокий слабый астматический хрип. Неужели даже в пустой конюшне его мучает астма?
Он медленно обошел вокруг меня и снова остановился. Опять обошел и остановился. Принимает решение, подумал я, но какое?
Он провел рукой в перчатке по ободранным плечам. Я невольно отшатнулся, в его дыхании послышался резкий свист. Он закашлялся, сухой, тяжелый, астматический кашель. Припадок у него, что ли, подумал я.
Он вышел, продолжая кашлять, взял ведро и прошагал по двору. Я слышал, как звякнуло поставленное ведро и как он повернул кран. Вода громко плескалась о стенки ведра, эхо громко разносилось в тишине.
"Джек и Джон пошли на холм, — от звука хлещущей воды нелепо всплыла в памяти детская считалка. — Джек упал, разбил корону, Джон залил его водой".
Ох нет, подумал я, нет, мне и так холодно. Половина моего сознания говорила: пусть делает что хочет, лишь бы да уйти отсюда вовремя и успеть на скачки с Темплейтом; и другая половина усмехалась: не будь дураком, все дело в том, что он не даст тебе уйти, и в любом случае, если ты и сумеешь убежать, то будешь такой замерзший и измученный, что не сможешь сесть верхом и на осла.
Он закрутил кран и прошагал через двор, при каждом шаге вода чуть выплескивалась на гравий. Он принес ведро в сбруйную и остановился за моей спиной. Ручка ведра лязгнула. Я сжал зубы, набрал побольше воздуха и ждал.
Он вылил на меня воду. Она точно лезвием полоснула посередине спины. У меня было чувство, будто палач полосками сдирает кожу.
После короткой паузы он снова прошагал по двору и наполнил ведро. Я подумал: ну и пусть. Промокший человек не может быть еще более мокрым, и замерзшему не может стать холоднее. Руки, привязанные высоко над головой, начали болеть. Я уже боялся не того, что произойдет сейчас, а того, как долго он намерен держать меня в таком положении.
Он вернулся с ведром и на этот раз выплеснул воду в лицо. Я ошибался, когда думал, что хуже быть не может. Было гораздо хуже, чем в первый раз, потому что много воды попало в нос. Разве он не видит, в отчаянии подумал я, что он утопил меня. Грудь болела. Я не мог вздохнуть. Он должен снять пластырь со рта, должен… должен…
Он не снял.
К тому моменту, когда я наконец смог вдохнуть воздух, он снова шагал по двору, и вода выплескивалась из ведра. Гравий методично скрипел под его ботинками, он направлялся ко мне. Ступенька и мягкие шаги по деревянному полу. Я ничего не мог сделать, чтобы помешать ему.
Он остановился передо мной. Я отвернул лицо в сторону и постарался спрятать нос за верхней губой. Он вылил все ведро обжигающе ледяной воды мне на голову. Теперь, подумал я, у меня будет больше сочувствия к клоунам в цирке. Бедняги, может, они пользуются хотя бы теплой водой.
По-видимому, он решил, что я уже достаточно промок, во всяком случае, поставил ведро за дверью, а не пошел наполнять его, он вернулся и стоял близко ко мне. Его астматический приступ усиливался.
Он схватил меня за волосы, отогнул голову назад и первый раз заговорил.
Низким голосом с явным удовлетворением он произнес:
— Это поставит вас на место.
Он отпустил волосы и вышел из комнаты, я слышал, как он прошел по двору, шаги затихли вдали, потом я услышал, как хлопнула дверца "мини-купера", мотор взревел, и машина отъехала. Больше я ничего не слышал.
Не очень весело оказаться холодной ночью брошенным, связанным и промокшим до костей. Я понимал, что он не вернется в течение нескольких часов, потому что была пятница. С восьми по крайней мере до полдесятого он будет занят в своей программе. Интересно, какой эффект эта милая шалость окажет на его спектакль.
Ясно одно — я не могу смирно стоять и ждать, пока меня кто-то освободит. Первое, что надо сделать, — сорвать пластырь. Я долго терся ртом об руки, прежде чем мне удалось отодрать уголок. Теперь я мог втянуть ртом воздух, но не мог кричать и звать на помощь.
Холод не на шутку тревожил меня. Мокрые брюки облепили ноги, ботинки полны воды, и то, что осталось от рубашки, приклеилось к рукам и груди. Пальцы полностью онемели, и ступни почти потеряли чувствительность. Он нарочно оставил дверь открытой, я понял сразу, и, хотя холодный ветер не дул прямо, а закручивался у наружных стен и потом уже полуобессиленный влетал в сбруйную, я дрожал с головы до ног.