– Где Ханна?
– Встречается с каким-то очень важным информантом. – Он закатывает глаза.
От Ханны я знаю, что Лука изучает журналистику, но после этого жеста спрашиваю себя, делает ли он это добровольно или просто идет по чьим-то стопам. В конце концов, не он первый. За Тайлера специальность тоже выбрал отец. Я ненадолго закрываю глаза, чтобы умерить жжение, и продолжаю, обращаясь к Луке:
– Она оставила мне какое-нибудь поручение? – Я смотрю на неупорядоченную стопку газет и распечаток передо мной и до последней секунды надеюсь, что я не…
– Ты наш новый новостной фильтр, наш «взгляд на весь остальной журналистский мир».
Для парня он слишком хорошо имитирует голос Ханны, чтобы я могла остаться равнодушной. Я невольно начинаю смеяться.
Он прикусывает губу и тихо шепчет:
– Извини.
В течение следующего часа я пробираюсь сквозь гору информационных сообщений со всего мира и передаю Луке то, что мне кажется достаточно интересным, чтобы быть упомянутым в онлайн-версии «Сплетника» – за которую отвечает Лука. Каждый раз, когда его мобильник, мягко вибрируя на столе, сигнализирует о новом сообщении, я наблюдаю за ним. Почти всегда лицо его проясняется. Что бы он ни писал, это отражается на его мимике, словно последовательность смайликов. Фиби такая же. Даже в наших видео-чатах на ее лице виден весь спектр эмоций.
То, что они так безумно похожи друг на друга – пусть даже только в этом – делает со мной что-то странное. Я вижу перед собой свою младшую сестру, и во мне просыпается что-то вроде инстинкта защитника, который снова и снова задает один и тот же вопрос: как мы можем всерьез подозревать Луку в том, что он шпионит на Львов?
Звук моего мессенджера прерывает мысли. Несмотря на то, что я скорректировала свое мнение о нем, я забочусь о том, чтобы Лука не видел мой дисплей. Я открываю сообщение от Ханны.
Сегодня уже не успею в редакцию. Лука в курсе. Если у тебя есть время, буду рада, если ты заглянешь ко мне в общежитие.
Сообщение звучит жутко формально, так что какое-то время я раздумываю, точно ли Ханна его написала. Только следующее сообщение убеждает меня, что ее телефоном никто не завладел.
Я купила эклеры у Евы.
И еще одно:
Много эклеров.:-)
Я быстро печатаю ответ. Потом завершаю свою работу на сегодня, прощаюсь с Лукой и направляюсь к общежитию Ханны. Нехорошее чувство, как отзвук шагов среди старых зданий, преследует меня, пока я иду по более короткому пути через внутренние дворы других общежитий.
Окутанная лучшим в мире ароматом, Ханна открывает мне дверь.
– Ты купалась в эклерах? – спрашиваю я со смехом и принюхиваюсь, пока иду вслед за Ханной на кухню. На маленьком столе у стены стопкой лежат пакетики из кондитерской Евы.
Как раз когда у меня перед носом любимое лакомство, желудок связывается узлом. У меня что-то вроде дежавю. Тогда были испеченные печенья. Горы печенья. Так много, что они покрывали собой весь стол.
Я сажусь и жду исповеди Ханны. Чтобы ей было легче, сосредотачиваюсь на эклерах со сливочной начинкой. На третьем наконец раздается голос Ханны.
– Я расследую исчезновение Беверли не для статьи и не для Джоша.
Я смотрю ей в глаза, однако не давлю на нее. Ханна замыкается, если на нее напирают. Давлением из нее ничего не выжмешь. Она теребит одну из бумажных упаковок. Шорох заполняет напряженную тишину между нами.
– Мы с Беверли были вместе.
В один миг мимо меня проносится другая реальность. Напротив меня сидит не взрослая Ханна-репортер, а более юная ее версия. Девочка, которая среди горы печенья открыла мне, что ей не нравятся мальчики. Ханна, которую после ее каминг-аута постоянно оскорбляли, и которая дистанцировалась от всех – за исключением меня. Ханна, которая в Колледже наконец смогла стать другим человеком и создать себя заново. Ханна, которая, похоже, в первые свои дни в Уайтфилде познакомилась с кем-то: с Беверли Грей.
Во рту ощущается горечь, которую я сглатываю и идентифицирую как ревность или зависть. Я желаю Ханне только лучшего, но мысли о Беверли рука об руку идут с мыслями о Джоше, которых я себе как раз не могу позволить. Не хочу позволить. Я быстро засовываю в рот следующую порцию выпечки и жду, пока Ханна будет готова говорить дальше – что переходит в соревнование «кто кого пересмотрит». Только без хихиканья и приступов смеха, как раньше. Мы больше не дети, а взрослые, отшлифованные и помеченные жизнью и предыдущими отношениями.
Ханна опускает взгляд на, между тем, уже разорванный бумажный пакет в своих руках, когда продолжает.