Эмбер полюбила огромный Карлайл-Холл, несмотря на то что большая часть помещений до сих пор стояли закрытыми, несмотря на царивший в доме холод – отапливались только те комнаты, которыми пользовались они с Фредериком, несмотря на пронизывающий ветер, дувший с морского берега, внизу, сразу за спуском с утеса, на котором возвышался дом; несмотря на враждебные взгляды мисс Робертс, которые Эмбер старалась не замечать.
Неделя пролетела быстро, и вот Фредерику пришлось уехать в Лондон. Эмбер только надеялась, что это ненадолго, что совсем скоро он снова вернется к ней.
Попрощавшись с мужем, она вдруг почувствовала такую усталость, что тут же поднялась в небольшую светлую гостиную, оклеенную кремовыми обоями в золотистый цветочек. Эта комната стала ее любимой. Здесь было всего одно широкое окно, но помещение располагалось на южной стороне, а потому сюда все время заглядывало солнце. У стены стоял изящный секретер, над которым висел портрет какой-то дамы. Как сказал Фредерик, «еще одна Карлайл». В комнате было несколько элегантных диванчиков и стульев. В дальнем углу даже возвышался книжный шкаф с немногочисленными книгами на полках. Основная коллекция книг хранилась в просторной, но темной библиотеке внизу. Саму библиотеку Эмбер не любила – она казалась ей мрачной. Однако ее восхищало огромное собрание книг, толпившихся на полках высоких, до самого потолка, шкафов. Эмбер наведывалась в библиотеку вместе с Фредериком, выбирала книгу и уносила ее в свою светлую гостиную. И пока Фредерик спал – он никогда не вставал раньше половины одиннадцатого, Эмбер, уединившись, читала. Мужа смешила ее страсть к чтению, о которой до свадьбы он и не подозревал, а Эмбер готова была любить Карлайл-Холл только за то, что он предоставлял ей возможность читать, читать и читать. Теперь, когда Фредерик уехал, книги помогут ей коротать долгие часы и дни ожидания.
Эмбер уселась на широкий подоконник, устланный толстым покрывалом, подложила под спину небольшую подушечку и уставилась в окно, за которым виднелось море. Внизу можно было разглядеть краешек песчаного пляжа, который тянулся на мили и мили, а поблизости – ничего. Карлайл-Холл находился в уединенном уголке Корнуолла. Здесь было тихо и спокойно, лишь темные разбушевавшиеся волны, с рокотом обрушивавшиеся на песок, нарушали идиллию. Подумать только! Она, Эмбер Томсон, актриса, родившаяся в семье лавочника и швеи, теперь стала леди Фрайерс и поселилась в одном из самых прекрасных мест на земле.
Эмбер, положив голову на согнутые в коленях ноги, обхватила их руками и уставилась вдаль. Воспоминания об их с Фредди знакомстве накатили на нее мощной волной.
Они познакомились в театре «Олдбридж», где выступала Эмбер. И хоть театр этот был третьесортный, куда почти не заглядывала приличная публика, Эмбер не давали главных ролей. Обычно ей доставались короткие эпизоды, в которых девушке едва удавалось произнести одну-две фразы. Но все изменилось в тот день, когда ведущая актриса сломала ногу, по неосторожности упав с лестницы, и театральному директору нужно было быстро найти ей замену. Случилось это прямо накануне премьеры, когда до начала спектакля оставались считаные часы. Послали за Лейси Стоун, второй по величине «звездой» их захудалого театра. Но та оказалась в стельку пьяной, и привести ее в чувства, чтобы заставить выйти на сцену, не представлялось возможным.
Мистер Бабидж рвал и метал.
– Все пропало! Чертовы шлюхи! – орал он. – Меня теперь засмеют, и я всю жизнь буду гнить в этой растреклятой помойке.
– Может, кто-то другой сможет сыграть Джульетту? – устало протянул Эндрю Джонс, актер, которому досталась роль Ромео.
Сегодня в Олдбридже ставили «Ромео и Джульетту», и мистер Бабидж раздал приглашения важным представителям высшего сословия. Поговаривали, что ему даже удалось зазвать кого-то из графов Суррейев и Кентов.
– Кто? Кто сможет? – мистер Бабидж с презрением осмотрел столпившихся вокруг него актеров.
– Да кто угодно. Хоть вон Мэри, – Эндрю кивнул на толстуху Мэри Уиллоби. Вся труппа прыснула со смеху.
– Молчать! – рявкнул мистер Бабидж. – Сволочи!
Сама Мэри, подавив смех, вышла вперед и, робко покосившись на мистера Бабиджа, сказала:
– Это Эндрю, конечно, шуткует, – она говорила с ужасным деревенским акцентом, который обычно веселил до коликов в животе тот лондонский сброд, что приходил к ним на комедийные представления. – Какая из меня Джульетта, с моими-то телесами, – и будто в подтверждение ее слов огромный живот Мэри колыхнулся и пошел волной, вслед за животом затрясся и ее тройной подбородок. Со всех сторон снова послышались смешки, однако Мэри продолжила свою речь: – Я-то не гожуся.