Шестьсот миллионов стариков, разменявших первую сотню, «столетки», последними пользуются благами социального обеспечения. Большинство столеток без пенсии не выживут, однако для жителей «Вечности» с их богатством, заработанным в ходе успешной профессиональной карьеры, это лишь капля в море.
— Спасибо, но мне надо бежать.
— Я пройдусь с вами. У нас к вам новое предложение.
Удавка на горле.
— Извините, я сразу откажусь.
Она понимает, что «предложение» обернулось бы кошмаром. Бесконечные вызовы сообщества придирчивых ипохондриков; их требования — постоянные, капризные, невозможные — ее раздавили бы. Элли быстрым шагом идет к Больничному центру — ее ждут бедные, отчаянно нуждающиеся в помощи пациенты. Свой диплом и свою жизнь она посвятила именно им.
Дон настойчив.
— Вы добились срочной инфузии для миссис Диюбски. Без всей этой волокиты. Вы спасли ей жизнь…
— Я не элитарный врач.
— Вы эксперт по наномедицине. Будь у вас поменьше пациентов, может, вы не были бы в таком стрессе. Для вас это важно, учитывая вашу фобию.
Любопытный ублюдок. Он улыбается.
— Открытая информация. Я высылаю предложение.
Сигнал в ухе оповещает Элли о письме, и Дон остается позади.
Еще пара кварталов, и она на Дюпон-Сёркл. Имплантированный микрочип, который дает ей доступ в Анклав, сигнализирует: она вне охраняемой зоны. Элли хватает воздух ртом. Толпы детей, подростков, всяческой молодежи. Хибары, броуновское движение людских масс, продуктовые лотки, сильная вонь и постоянный напор резких криков, уродской музыки, мычащих клаксонов.
Телефон. Отец, перезванивает.
— Нам надо поговорить. Я умираю.
Она чуть не спотыкается.
— Где ты?
— Хоспис в Санниленде. Гепатоцеллюлярная карцинома. — Слова будто соскальзывают с его привычного к интеллигентной речи языка.
— Когда тебе поставили диагноз?
— Три месяца назад.
Она в ярости.
— Почему ты не звонил? Еще не поздно. Регенерационные инфузии… — Ее мозг бурлит наномед-терапией. По большей части та ему не по карману, он всю жизнь упрямо игнорировал любое страхование, кроме обязательного, и в его возрасте — восемьдесят пять — дорогое продление жизни невозможно.
— Я готов уйти, Элли. Они дают мне два-три дня. Я хочу, чтобы ты была рядом, сейчас.
Я хотела, чтобы ты был рядом, тогда. Все эти годы. Тебя не было. Ты меня не любил.
— Мне надо поговорить с твоим врачом.
Этот сиплый смех.
— Ты шутишь, да? Диагноз поставил фельдшер после того, как «скорую» вызвал мой сосед-доброхот. Я в милосердных руках государства. Меня лишили смерти на море. В Санниленде врачей нет.
Она не удивлена.
— Я не могу прыгнуть в самолет и прилететь.
— Это понятно. Я пожинаю то, что посеял.
Она так сильно хочет добраться до него, увидеть его, что из глаз вдруг брызжут слезы — она и сама удивляется. Но нет: когда ей было двенадцать лет, ее вывели из самолета в смирительной рубашке. Не помог даже бизнес-класс.
— Ты не понимаешь. Это другое.
Не наше прошлое, не наша безнадежная неспособность общаться.
— Дорогая, это тебе так кажется. — Он снова отключился.
Она всегда упрашивала отца поселиться вместе с ней. «В этом твоем пузыре? Спасибо, не надо». Обоим так было легче, и они это знали. Она не могла жить с кем-то еще. Короткий брак Элли разбил ее дом. Из близких друзей остались мертвые музыканты и фортепиано, на котором она играет почти до утра.
Элли выныривает из беседы с отцом раздраженной, ее оборонительные укрепления сметены, на нее бесконечно наплывают лица, рычащие автобусы, удушающие выхлопные газы. Она беззащитна. Она упряма — и это упрямство его убивает. В своей жизни ты можешь контролировать все, кроме собственного отца.
Ну уж дудки.
Она вызывает наномед-апдейты и упорядочивает компоненты в своем мозгу — настоящем произведении искусства.
Сердце колотится, она добирается до двери Инфузионного центра, минует длиннющую очередь из тех, кто надеется на отсрочку выплат по страховке, предъявляет карточку, проскальзывает внутрь.
В регистратуре — новенькая. Элли делает глубокий вдох и бросает кости. Это не ее метод, но выбора нет.
— Добавьте 17 и 43.
— У вас нет на это разрешения.
— У меня код Р-1. — Элли ненавидит становиться объектом жалости. Ее недешевые инфузии — правительственная компенсация жертвам самого кошмарного бунта в истории США, убившего ее мать. Бунта, с которого началось десятилетие беспорядков; примерно тогда же население планеты перевалило за восемь миллиардов.