— Я не имел никакого отношения к насилию, — сказал Пул полным сожаления голосом. — Но все равно какое-то время просидел в лагере, пока со всем не разобрались. Когда меня выпустили, бабушка Бонни помогла мне поселиться здесь. Она выручала меня время от времени, когда я в чем-то нуждался. Бабушка была хорошей женщиной. И мне искренне жаль, что она умерла.
— Что вы можете мне о ней рассказать? — спросил я, вытаскивая старомодный журналистский блокнот и ручку.
Мне нравилось использовать старые приспособления — люди видели их и понимали, что ведется запись разговора.
Пул рассказал мне о своей семье: как он не уживался с матерью, и как она не уживалась со своей, и как никто из них не уживался с Бонни. Не считая него.
— Я был первый мальчишкой за три поколения. И меня вроде как избаловали. Думаю, именно это так злило мою мать.
Он продолжил рассказывать о семейных праздниках, испорченных ссорами. О напрасно растраченной юности, полной несбывшихся мечтаний. И о том, как Злостных Неплательщиков — включая его самого — никогда не понимали.
Я все записывал, понимая, что если он хоть как-то приложил руку к смерти бабушки Бонни, это будет настоящим кладом. Какое-то время спустя Пул утратил запал. Семейные байки кончились, и теперь рассказы перемежались длинными периодами молчания.
Наступил тот момент, когда можно было приступить к важным вопросам.
— Так вы часто заходили в Роквилл повидать ее? — спросил я. — Кажется, это чертовски долгая прогулка.
— Не так часто, как следовало бы.
— Когда вы видели ее в последний раз? Вы запомнили что-то из того, что она говорила?
Хотелось верить: Пул не поймет, что именно я пытаюсь из него выудить — или что я вообще что-то выуживаю. Он все еще оставался Злостным Неплательщиком.
— Много недель назад, — ответил он. — Прошлым летом. Я не помню, о чем она говорила. И, думаю, что вам самое время идти.
Я почувствовал, как краснею, но понадеялся на то, что в маленькой кухне слишком сумрачно и Пул ничего не заметит. Но, несмотря на это, я понял, что он меня раскусил. Рыбка не клюнула.
Выдавив краткую благодарность, я поспешил выйти вон и быстро направился к дороге на «Трейдер Джекс».
Затем я совершил долгую прогулку — целых две мили — до Роквилла. Вдобавок мне нечем было себя занять, кроме тривиальных подробностей юности Пула и бесполезных размышлений о его роли в смерти Бонни.
На полдороги к дому я полностью прочувствовал важность механического транспорта во всех его проявлениях — и ограничения нашей нынешней системы. Несмотря на все свои недостатки, эпоха автомобилей позволяла тебе легко и быстро перемещаться повсюду.
Дома я принял душ, проверил сообщения, отправил Винсу список того, о чем я собирался писать завтра, а перед выходом нацепил свою лучшую рубашку и пару туфель.
— Это что, свидание? — спросила Гэби, когда я заявился в кафе-мороженое напротив килобашни Гарриет Бичер-Стоу.
Девушка лукаво улыбнулась мне и принялась накручивать пальцем локон.
— Скорее, интервью, — ответил я.
— Так я и думала. Вы все интервью проводите здесь?
Кафешка была декорирована в историческом стиле — стулья с гнутыми железными завитушками, черно-белая плитка, выложенная в шахматном порядке, лампы от Тиффани со стеклянными колпаками. Я заказал что-то, называвшееся — по непонятным причинам — «Веселый батончик» и состоявшее из апельсинового щербета и ванильного мороженого. Гэби лакомилась мороженым с пеканом.
— Расскажите мне о Бонни и о людях, которые с вами работают, — предложил я.
— Начать с себя? — поинтересовалась она, сморщив нос.
— С кого пожелаете.
Как я и подозревал, ее стоило только разговорить, а дальше уже моя помощь не требовалась.
Гэби работала в Максвелл-Корт три года. Ее полное имя — Габриэлла О’Рурк. Она была наполовину ирландкой, наполовину итальянкой. Она не училась ни на медсестру, ни на врача, ни на фельдшера, однако долго специализировалась в обращении с оборудованием, необходимым для поддержки существования мозга вне тела. И еще больше узнала от Бонни. Она жила на верхнем этаже, в одной из многочисленных гостевых комнат Максвелл-Корта. Ей нравился судья Адамс. А Бонни — не особо. Солидная часть ее работы состояла в том, чтобы составлять компанию судье, поэтому хорошо, что он ей нравился. Ее смена длилась восемь часов, но она отвечала на вызовы круглосуточно, если была рядом. И она оставалась дома в ту ночь, когда умерла Бонни.
— Я подозреваемая? — внезапно спросила Гэби.