И закусил губы. Больше они от него не добьются ни слова.
Старуха резанула у самого горла. Опять подставила чашу. А другой рукой потянулась к кресту, висящему на груди Ивана. Но под взглядом ледяных серых глаз вдруг обмерла, остановила руку.
– Чего тянешь?! – завопили из толпы.
– Всю потеху портишь!
– Давай!
– Режь!
– Жги!
Старуха не реагировала. Она набрала из разных мест Иванова тела полную чашу крови. И пошла к идолам поганым. Ей спешить было некуда. Она тщательно и со старанием выполняла обряд – запускала высохшую руку в чашу, потом смазывала губы идолу, одному, другому. Иван не знал, что там за механика внутри, но при каждом прикосновении старушечьей руки, идолы утробно и довольно урчали. Остатки старуха выплеснула идолам в лица, а точнее, в рожи. Более гнусных и зверских рож Иван не видывал. Но особо его поразило то, что идолы были двуглазы.
– Боги принимают жертву! – возвестил звериным рыком двурогий. – Пора!
Факельщики, не обращая внимания на то, что старуха еще не спустилась, со штабеля, бросили горящие факелы в хворост. Огонь занялся. Толпа загудела – не менее утробно, чем ее боги. Иван закрыл глаза.
– Ар-ра-а-а-дххх!!! – завопил жрец.
– Ар-ра-а-а-а-аххх!!! – откликнулась толпа.
Пламя подбиралось к пяткам. Воздух плавился и Иван видел совершенно искаженные жуткие морды стоявших в толпе. И без того страшные, сейчас искривленные в воздушных раскаленных линзах, они были просто неописуемы – до жути, до реализма кошмара, превосходящего все виды реализмов.
Пламя раскалило внутренности каменных идолов, и последние принялись сначала тихо, а потом все громче подвывать, выть. Ивану стало не по себе. Доигрался! – сверкнула в мозгу мысль. Он уже не молил Всемогущего о даровании жизни. Он был готов встретить свой конец как подобает, и мысленно просил об укреплении духа. Пламя взметнулось передним стеной. И дороги в этом пламени не было.
Иван закрыл глаза. Огонь подбирался все ближе, он жег, не давал дышать, пожирая весь кислород вокруг, он гудел, вибрировал, он уже опалил часть бороды и волос… Иван чувствовал, что начинает дрожать – неостановимо, крупно, будто его не жгли, а наоборот, морозили, будто его, облитого ледяной водой, выбросили зимой на улицу; его трясло, колотило, било. И он не сразу понял, что трясет-то не его, что это вибрирует столб к которому он привязан.
Столб трясся словно допотопная ракета на стартовой площадке. Но он не просто трясся. Он вдруг начал подниматься – медленно-медленно, по сантиметру в секунду, а то и меньше. Но он пошел вверх!
Иван ощутил, что он вместе со столбом вырывается из пламени, что толпа, костер, площадь, жрецы, идолы и все прочее, остается внизу, а его неумолимо влекет вверх!
Толпа бесновалась. Трехглазые вопили, словно их всех резали живьем.
– Ухо-о-одит!!!
– Прошляпили!!! Лови!!! Хватай!!!
– Сколько времени, эй, сколько щас?
– И-эх! Дурачье!
Это и еще многое другое доносилось снизу. Но громче всех прозвучал вдруг рык двурогого, жреца:
– Месяц развлечений окончен, плебеи!!!
Иван смотрел под ноги – и видел не только стремительно удаляющийся остров со всеми его каменными нагромождениями и башенками, он видел вырывающееся из основания столба пламя – это и было нечто наподобие ракеты!
Иван еще не понял, верить ли в свое спасение или нет, бред ли это, болевая галлюцинация – ведь могло быть, что на самом деле он стоит на площади, умирает в муках на костре, а ему мерещится все! Он не знал. И он не успел разобраться. Потому что его вдруг вместе со столбом-ракетой ударило о что-то вверху. Иван догадался – они пробили какое-то покрытие, ворвались куда-то. Но от удара он лишился сознания.
Хрустальный куб был прозрачнее, чем прежде. И трон сиял неестественной голубизной, переливался. Но вот только на троне никого не было.
Иван стоял, привязанный к столбу, посреди уже знакомого ему зала. Точнее, это столб стоял. А Иван висел на столбе. Он только что пришел в себя и ничего не мог понять. Как он оказался в Меж-архаанье? Что за ерунда?!
А пока он размышлял так, туго ворочая несвежими мозгами, случилось следующее. Из прозрачного куба, словно из собственной комнаты вышла Лана, русоволосая красавица. Вышла и направилась к Ивану. На ходу она произнесла обычным будничным тоном:
– Ну чего ты на меня так смотришь? Это же межуровневая дверь, и ничего в ней такого нету, все просто, я же привыкла… А вот ты все болтаешься на чем-то. Иван, ну ведь есть же мера, нельзя все время висеть. Слава Богу, что еще не кверх ногами. Ну, пусти, я развяжу.
Иван не мог рта раскрыть. Он опять был близок к обморочному состоянию. И все же выдавил из себя: