Лука забурчал обиженно, отполз в тень, к стеночке.
– А ну-ка, крутани! – вновь подала голос Марка Охлябина.
Она точно знала, что ее очередь подойдет последней, слишком уж любвеобильные мужички попались, они скорее с голодухи сдохнут, чем ее на шамовку пустят. За свою самоуверенность, переходящую в наглость, Охлябина частенько получала по затылку, благо он у нее заплыл жиром непробиваемым. Она была худой и мосластой, затылок совсем не вязался с изможденным лицом, а волосы росли только по вискам, пейсами.
Додя Кабан крутанул трубу, и Трезвяк с невероятным скрипом и лязгом описал вокруг собственной оси три оборота.
– Плоховато держится, – заметил Тата Крысоед, четверорукий карлик, одетый в полосатую тельняшку. – Надо было насквозь просунуть!
– Насквозь не пролезет, – оборвала его Марка. – И вообще, ты мне аппетит не порть, обезьяна!
– Поджигаю, – уведомил всех Кабан и опустился на карачки.
Трезвяк завизжал, тут же получил в зубы. Но это не подействовало.
– Вы чего, мужики, – хрипел он, неся околесицу, – ведь веревки-то сгорят, я и не дожарюсь ни хрена, отпустили бы, я вам крыс наловлю. И вообще – ядовитый я, передохнете ведь…
– Доселе не сдохли, так и потом не сдохнем, – философски отметил Кабан. – Помалкивай, сука. Общество решило тебя скушать, ты что, вражина, супротив общества идешь! У нас демократия – все «за» проголосовали. Верно я говорю?
– Верно-верно, – подтвердила Охлябина. – Виси, Трезвяк, и не дергайся.
Снизу начинало припекать. Кабан разжег-таки маленький огонечек-костерочек.
– Надо его дня на три растянуть, – подал голос Лука.
– Протухнет, – не согласился с ним Тата Крысоед. – Это дерьмо известное, сразу не сожрешь, точняк, протухнет.
– Не протухну-у-у! – истошно завопил Трезвяк. Ему совсем не хотелось помирать. Он был готов на все. – Вы вот чего, мужики. Не жрите всего сразу, загубите мясцо. Раньше вона как было, даже скотину живьем держали, сразу не ели.
– Так то раньше, эка хватанул! – добродушно ухмыльнулся Додя Кабан.
– Вы вот чего, мужики, вы не спешите! Ведь сперва можно одну ногу оттягать. А я полежу, помучаюсь. Мало будет, потом еще оттягаете. Да на неделю хватит!
Марка Охлябина с сомнением покачала головой.
– Дело говорит, – буркнул вдруг Кабан. – Может, за топором сходить? Ну, чего примолкли? Я – как общество скажет!
– Мы за будем! – однорукий Лука поднял свою граблю. Тата Крысоед его поддержал.
– Все одно этот прохиндей от нас никуда не денется – ну как он на одном костыле убежит?
Додя Кабан расстегнул ширинку и затушил костерок.
– Вот был бы у нас погреб! – мечтательно протянул он.
– Вспомнил! – завопил вдруг на всю пещеру Доходяга Трезвяк. – Жратвы навалом, мужики. Землю жрать буду! Свяжите, чтоб не убег! Меня вам на неделю хватит, а там, в холодном погребе мяска на год, точняк!
– Врет! На понт берет! – фыркнула Охлябина и повернулась к Трезвяку тощим задом.
– Похоже, не врет, – протянул Кабан.
– Не вру, мужики! Крест на пузе, не вру! Зуб отдам! Я сам видал, как Пак Хитрец Огрызину и Бегемота в холодный подпол бросал, прятал, наверное, для себя! Их туристы пришили, свежачок! Там в погребе лед даже все лето держится. Точняк!!!
Поселковая братия не была кровожадной. На грех пошли от одной голодухи. Раньше в поселке случаев людоедства почти не случалось, смирный был народец. И потому, потолковав немного и обсудив деловое предложение Доходяги Трезвяка, они всей братией решили проведать погребок Эды Огрызины.
Шли цепочкой. Доходягу вели на толстой веревке с кляпом во рту. Зачем был нужен кляп, никто толком объяснить не смог бы.
Трупы нашли рядом с подполом, в ледяной, промерзшей земле – Хитрец их почти не успел присыпать, Хреноредьев ему помешал.
– Все, не могу больше! – прорычал Тата Крысоед. И вонзил зубы в тюлений хвост Эды Огрызины. В носы шибануло гнильцой.
Но остановить голодных уже ничто не могло.
– И все-таки мы гады, – процедил Однорукий Лука, прежде чем последовать примеру Крысоеда. – Гады мы, нелюди!
Марка, остервенев и распалясь, набросилась на него с кулаками, расцарапала рожу.
– А чего, – визжала она, – думаешь, туристы твои чистенькие и холененькие, жрать бы не стали?! Врешь, Лука! Врешь!!! Их бы четыре недели голодухой поморить, их бы, сволочей проклятущих! Эх, Эда, подруженька, товарочка хлебанная, прости ты меня… прости. Может, и нас сожрут еще с потрохами.
– Да заткнись ты! – осек ее Додя Кабан. – Жри давай, тута и жарить-парить не надо, подмякло мясцо, нормальное.