Толмач удовлетворенно хекнул и скосил плутоватые глаза на птичника, ссутулившегося и неподвижного.
– Знай наших! – произнес толмач ехидно и пригладил усы согнутым указательным пальцем.
– Князь зовет, – напомнил дружинник, бессознательным жестом погладив запястье.
– Успеем, – ответил толмач. – Сейчас рассчитаюсь с этим, – кивнул на птичника, – и пойдем. Ну-ка, заголяй лоб!
Птичник скривился, точно отведал кислицы, соскреб ногтем пятно помета на рукаве, потом тем же ногтем почесал затылок и только тогда снял шапку, оголив лысую голову с седыми перьями волос на затылке. Он наклонился и оперся руками в полусогнутые колени, подставив лоб, морщинистый, с дергающейся жилкой над правой бровью. Толмач положил на лоб широкую ладонь, оттянул другой рукой средний палец.
– Не лютуй! – взмолился птичник.
– А не спорь больше! – насмешливо произнес толмач.
– Каюсь, лукавый попутал! – скулил птичник и пытался отодвинуться.
– Ладно, уважу: в полсилы щелкну, – благожелательно сказал толмач, но придвинулся ровно на то расстояние, на какое отодвинулась жертва.
Палец его с громким ляском врезался в голову птичника, который, охнув коротко, шмякнулся на зад. Продолговатая шишка вспухла посреди покрасневшего лба и как бы вобрала в себя морщины. Птичник захныкал и приложил ко лбу обе руки, а седые перья на затылке возмущенно вздыбились.
– Ирод проклятый! – плаксиво ругнулся он. – Обещал же в полсилы!
– Если бы в полную врезал, твоя пустая голова треснула бы, как перезрелая тыква, – возразил толмач.
Схватив птичника за шиворот, он рывком поставил его на ноги. Проигравший покачался вперед-назад, послюнявил шишку, убедился, что не кровоточит и больше не растет, и нахлобучил на голову шапку.
– Вот видишь, в прошлый раз тебя дважды пришлось ставить на ноги, а сегодня с первого удержался, значит, не обманул я, – насмешливо сказал толмач. – С тебя причитается.
– Нету у меня ничего, – буркнул птичник, потирая кончик хищного носа.
– Ан, врешь! – лукаво подмигнув, возразил толмач. – Дело твое, но запомни: не последний раз спорим!
Птичник погладил шишку, покряхтел, почесал затылок и, отчаянно махнув рукой – гори все синим пламенем! – направился в пристройку к курятнику – узкую хибару, в которой едва помещались печка, лавка и стол, заваленный грязной посудой и обглоданными куриными костями, окружавшими полуведерный бочонок с медовухой. Птичник сперва сам попробовал хмельное, отлив малость в расписной ковшик, а последние капли плеснул на шишку и перекрестил ее, наверное, чтобы не болела, затем нацедил гостям в медные кубки, давно не чищенные, позеленевшие.
– Не жадничай! – прикрикнул на птичника толмач, заметив, что тот наполняет кубки на две трети, заставил долить до краев, поднял свой. – За твое здоровье! – пожелал он и добавил с усмешкой. – И чтоб спорил со мной почаще.
Выпил толмач одним духом и осторожно поставил кубок на стол. Промокнув тыльной стороной ладони светло-русые усы и бороду у рта, дружелюбно хлопнул хозяина по плечу, отчего птичника перекосило на один бок.
– Жаль, дела ждут, а то бы селезней стравили, еще бы разок врезал тебе по лбу! – сказал толмач, лукаво подмигнув птичнику, и на ходу толкнул плечом дружинника, как бы нарочно, однако молодца словно припечатало к тонкой дощатой стене, а кубок вылетел из рук
Дружинник восхищенно крякнул, будто сам двинул плечом толмача и тот не устоял на ногах, и пошагал за ним следом.
В гриднице было людно: кроме князя, сидевшего на возвышении, воеводы и попа, стоявших по правую и левую руку его, и бояр, разместившихся на лавках вдоль стен, у входной двери толпилось десятка два дружинников. Все смотрели на сидевшего на полу посреди гридницы посла – маленького толстого степняка, круглолицего, с раскосыми глазами-щелочками, черной бороденкой в десяток волосин и кривыми ногами, одетого в необычайно высокий колпак из серо-рыжего меха степной лисицы и бурый халат из толстой ворсистой ткани, а на шее висело ожерелье из волчьих и медвежьих клыков и черепов маленьких грызунов, наверное, сусликов. Руки он спрятал в рукава – левую в правый, правую в левый, – и казалось, что вместо рук у нехристя что-то вроде перевернутого хомута, соединяющего плечи. Сидел он смирно и как бы не замечал людей, наполнивших гридницу, но из-за раскосости глаз создавалось впечатление, что подмечает все, даже то, что у него за спиной творится.