Я поставил свечу на массивный дубовый стол, пододвинул его к уцелевшему окну, где не так сквозило, достал из чемодана «Собаку Баскервилей» и стал читать. За окном мирно шуршал дождь, уютно мерцал огонек свечи – и вдруг мне показалось, что хлопнула входная дверь – пламя сразу же заколебалось. Вернулся возница? Никаких звуков больше не доносилось. «Это ветер, конечно, ветер», – подумал я и заметил, что трижды читаю одну и ту же строку. Взглянул на ручные часы – полночь – и тут новый порыв ветра погасил свечку. Я вскочил и подсознательно ощутил чей-то взгляд, но не из окна, где колыхался занавес ливня, а рядом – злой и опасный. С третьей спички фитиль загорелся. Как Робинзон, я стоял в центре освещенного острова в море мрака. И снова язычок пламени рванулся и погас. И опять воскрес. Так повторилось четырежды – и столько же раз я умирал и рождался. Коробок опустел. Я судорожно загораживал робкий огонек и вдруг почувствовал стыд. Бояться невозможного?! Я громко рассмеялся, даже слишком громко, взял свечу и шагнул к выходу из зала – осветилась часть коридора, уходящая в глубь здания и дальше – наружу. На стене заплясали кривые тени и мне показалось, что в конце коридора, в пепельной мгле, мелькнула фигура еще более темная, напоминающая человеческую, но сгорбленную, с длинными обезьяньими руками. Пятясь, я отступил в зал к столу и снова распахнул книгу. Это была другая книга. С обложки, заляпанной красным, рвался на дыбы конь с развевающейся гривой. Сырой ветер вновь прошелестел по залу, пламя заколебалось и тьма сомкнулась вокруг трясиной. Я прижался к окну – единственно освещенному месту. Ливень уже прекратился, но далеко над лесом наплывала новая туча, словно гигантская косматая лошадь медленно перебирала ногами. Неверный лунный свет лежал на искристой траве наподобии зыбкой пены, пробивался сквозь мутное стекло на грязный пол, на противоположную стену с картиной, на люстру с качающейся веревочной петлей. И тут где-то рядом грянул набегающий конский топот. Я приложил ухо к паркету – он не дрожал, словно скакали невесомые призраки, но ведь те не грохочут гусарским эскадроном. Чья-то шутка? Возницы? снова послышалось дикое ржание, копыта дробно простучали за окном и загремели в доме. Эхо металось по комнатам, гремело отовсюду и вдруг в конце зала я увидел его – рыжего безголового иноходца с недавней картины. Он затряс кровавым обрубком и с воплем бросился на меня – прямо под удар стулом. Спина чудовища круто прогнулась, шкура с треском разорвалась. Передняя часть рухнула на пол, а из под задней потянулись к моему горлу руки или клешни. Чувствуя безумную ярость – или яростное безумие? – я прыгнул вперед, схватил нечто бесформенное под обвисшей шкурой и вместе с ним выбросился в окно.
Когда сознание вернулось, надо мной зависали незнакомые бородатые лица с одинаковыми удивленно-испуганными глазами. Испуг… Призрак…
– Где он? – прошептал я.
– Здесь я, здесь.
Из-за спин показался Семеныч – в тех редких местах, где он не был мокрым, он был грязным. Мне помогли подняться.
– Уж извиняйте, товарищ корреспондент. Может, оно и ни к чему, однако общество сомневалось… Насчет подмоги мы.
– Все правильно, – сказал я, – спасибо, Иван Семенович. – Поищите в кустах вашего оборотня или что там от него осталось.
Искать не пришлось – в ближайшей канаве валялся круп с ногами – явно не лошадиными. «Общество» недоуменно переглядывалось, но высказываться не спешило. Тогда я спрыгнул в канаву и потянул за оттопыренный хвост – шкура поползла, открывая лежащего без сознания верзилу. Мужики отшатнулись. Семеныч потерзал бороду;
– Дело нечистое, власть кликать надо. Выходит, не лошадь безголовая, а мы… Ты-то, корреспондент, чего не струхнул?
– Не успел, да и конь без головы не ржет – здесь у них ошибочка вышла. Сами ведь тоже не испугались прийти.
– Так то конь, а то человек. Закуривай, милок, табачок славный.
Bat иже. Прибывший милиционер обнаружил в подвале усадьбы склад мяса и рогов, а оба браконьера сознались, что сами же и распространили легенду о повешенном барине, для скептиков же имелись обезьянья и лошадиная шкуры, барабан для стука копыт, секретная насосно-сквозняковая вентиляция и многое другое, него мне, к счастью, не привелось узнать. Задумано было хитро: полуночные выстрелы приписывались усопшему барину, лесник, кстати, тоже местный, никого и ничего не находил, потому что трофеи прятались в усадьбе, а когда поиски прекращались, переправлялись дальше.