Но ничего не происходит, и Малуф медленно выпрямляется, открывает глаза. Рядом полулежит Нурдгрен, справа под обезличивающим полиэстером балаклавы просматриваются очертания лица Сами. Сердце все еще колотится в горле, но вдруг ливанца накрывает спокойствие. Неужели все? Он выглядывает в окно. Он летит по серо-черному небу.
Все закончилось?
Никлас Нурдгрен лежит на животе на паре мешков с деньгами. Он расположился сзади, рядом с Мишелем Малуфом, и в окно в двери ему видно, что вереница синих огней на земле отчаянно пытается найти возможность остановить вертолет. Вдоль улиц Вестберга-алле и Вретенсборгсвеген выстроились несколько дюжин единиц спецтранспорта, организованные в три хорошо заметные группы.
«Прямо натюрморт какой-то», – думает Нурдгрен. – «Как будто кто-то специально расставил машины, чтобы добавить драматичности этому скучному парку в промзоне».
На тротуары петляющих в промзоне Вестберги улиц, как кегли, отбрасывают свой ярко-белый свет фонари. На прилегающей к району шестиполосной трассе движение пока не такое плотное. С каждой секундой вертолет уносит их все дальше оттуда – от высокой башни с подсвеченной стеклянной пирамидой на крыше.
«Это произошло», – думает Нурдгрен, но не может это осмыслить. На ладонях и стопах все еще ощущается холодный металл лестницы, но мышечная память оказывается объективнее.
«Мы сделали это?»
«Мы сделали это», – соглашается он.
Не обращая внимание на назойливый красный свет, Клюгер совершает обманный маневр – правда, более короткий, сжатый вариант, за счет чего экономит больше минуты. Мощные челюсти не прекращают двигаться, как будто он жует и жует уже давно потерявшую вкус жвачку. Несмотря на все проклятия, он не удостаивает своих горе-пассажиров ни одним взглядом.
Они пролетают над огромным пустырем в Орсте. Земля совсем близко – метрах в пятидесяти под ногами. Завидев вдалеке очертания южных районов Стокгольма, все четверо переводят дух. Прямо по курсу белеет Глобен-арена: этот гигантский мяч для гольфа – прекрасный ориентир. Рядом со стадионом, на площади Гулльмарсплан Клюгер замечает целую вереницу красных автобусов, притаившихся в ожидании первого рейса. Тут же красуется мощная арка моста Юханнесховсбрун, в которой, как в открытой пасти, одна за другой исчезают машины, направляющиеся в город, а слева мрачной каменной грудой выделяется Южная больница. Клюгер делает резкий поворот вправо, к озеру Эльвшё, и городские огни тут же пропадают из поля зрения, сменяясь сплошным лесом.
Сами рядом с Клюгером вглядывается в темное небо. Хотя рассвет обнаружит узкие ленты облаков, которые пока кажутся всего лишь серыми тенями, только через полчаса, на горизонте уже проглядывает несмелый утренний свет. Вертолет скользит над кронами деревьев, оставляя внизу величественный в своем мрачном безмолвии заповедник Йоммарскуген – волшебный мир деревьев, тропинок и зарослей, за которыми прячутся дикие звери и ржавые корпуса машин.
Сами достает мобильный, который был выключен все время, пока они находились в здании, и звонит Команде 2, ожидающей его звонка в карьере в Норсборге. Из-за рева двигателя ничего не слышно. Сами смотрит на дисплей: похоже, они взяли трубку.
– Включайте свет!
Ответа не слышно. Сами отключается и тут же перезванивает.
– Включайте свет!
Если Команда 2 не включит фары, они не смогут приземлиться в Норсборге. Карьер, конечно, большой, но его окружает густой лес.
– Включайте свет! – снова кричит Сами.
Он чувствует удовлетворение – этих указаний должно быть достаточно: его ребята ждали звонка и знают, что делать.
Сами отстегивает ремень безопасности и оборачивается. Встретившись взглядом с приятелем, Малуф кивает, стягивает балаклаву на нос, чешет бороду и широко улыбается.
Сами переводит взгляд на Никласа Нурдгрена. Черная маска не выдает лица, но он тоже кивает.
Сами снова отворачивается.
Жужжания лопастей больше не слышно.
Они сделали это.
Они сделали это!
Его голову заполняют мысли о том, какие физиономии скорчат братья, когда он выложит перед ними пачки денег, возвращая долг. Он уже чувствует на себе восхищенные взгляды людей: он выполнил все обещания. Они подходят к нему поздороваться, когда он ужинает в «Стурехофе», и никто не смотрит ему в глаза. А Карин, Карин стоит перед ним, с одной стороны к ее ноге прижимается Йон, а на другом колене сидит младенец. Ей не нужно ничего объяснять: они смотрят друг на друга, и она знает, что теперь все будет по-другому. Он сдержал свое слово.