– Черт, как хорошо, – Сами опустил стекло и с завистью смотрел на нежащихся на солнце стокгольмцев и их корзины с едой. Малуф притормозил, уступая дорогу свернувшему к остановке автобусу.
– Какого ЧЕРТА?
Внезапный крик Сами заставил Малуфа вдавить в пол педаль тормоза.
– Это он! Вон там, видишь? ЭТО ОН!
– Что с тобой, черт возьми?
Малуф почувствовал, как по телу пробежал холодок: адреналин не заставил себя ждать.
– Это он! – вопил Сами, размахивая руками. – Турок! Хассан Кая! Тот подонок!
И не успел Малуф сообразить, в чем дело, как Сами уже несся через дорогу, чуть не угодив под колеса красного «Порше». Вышедшие из автобуса люди показывали на Сами пальцами, но он ничего перед собой не замечал.
– СВОЛОЧЬ!
– СТОЙ! – попытался остановить его Малуф.
28
Рано утром на следующий день после встречи в МИДе Турн и Берггрена вызвали в прокуратуру. Они встретились в кафе неподалеку без четверти девять, взяли по стаканчику кофе, и Берггрен не смог устоять перед соблазном купить булочку по акции за пять крон. Чтобы поражение было не столь очевидным, он съел булочку, не отходя от кассы, и измазался так, что Турн не знала, куда деть глаза. Увидев ее реакцию, Берггрен густо покраснел.
– Тебе дать салфетку? – спросила Турн.
Он покачал головой, облизывая липкие пальцы.
– Пойдем, интересно, в чем там дело. Я слышал, готовится очень хорошо спланированное ограбление – как тогда в Национальном музее, помнишь?
Берггрен имел в виду одно из самых дерзких ограблений в истории Швеции, когда грабители проникли в музей за два дня до Рождества, в пятницу, прямо перед закрытием – тогда там уже почти не было посетителей. Они унесли под курткой три картины, не представляющие особой ценности, размером не больше открытки, а также двух Ренуаров и одного Рембрандта. В двадцати метрах от музея грабителей ждал катер, на котором они скрылись в ночной темноте залива.
Каролин Турн едва слышно что-то пробормотала.
– Ты же участвовала в том расследовании? – спросил Берггрен, пытаясь не показать своего любопытства.
– Ну да. Али Фархан отправил на дело своих младших братьев. Всю полицию поставили на уши. Без ФБР мы бы, наверное, не справились. Но мы их все-таки вычислили – не только братьев Фархан, у них было много подельников. Их осудили за укрывательство и торговлю краденым имуществом.
– Точно! – сказал Берггрен, делая вид, что усиленно обдумывает то, что он и другие полицейские уже знали во всех подробностях, поскольку о ходе расследования писали почти так же часто и много, как о самом ограблении. – Одно – дело махать автоматом, а ты попробуй уйти от ответственности.
Каролин Турн не ответила, не решив, согласна ли она со словами коллеги. Конечно, чтобы проворачивать такие дела, нужен особый талант, но имеет ли какое-то значение, насколько сложное это дело? И как оценить риски? Преступники готовы были поставить на карту свою жизнь чаще всего ради лишь мизерной части той суммы, которую директор Хенрик Нильссон не уплачивал в год, а он рисковал лишь символическим штрафом. Классические ограбления перестали приносить доход пропорционально затраченным усилиям – большие деньги теперь крутятся в банковском и финансовом секторе, а там свои преступники.
«Но преступление есть преступление – хоть в кабинете, хоть на улице», – размышляла Турн.
Прокурор Ларс Херц сидел в одной из скупо обставленных служебных комнат, каких в длинных темных коридорах прокуратуры были десятки.
Увидев Турн и Берггрена, прокурор – подтянутый мужчина в самом расцвете лет в стильной, облегающей белой рубашке – тут же поднялся и поприветствовал их энергичным рукопожатием. Его внешность вызывала симпатию: морщины на лбу выдавали в нем неравнодушного и думающего человека, а вихры светлых волос и голубые глаза говорили о молодости и энергичности.
Берггрен, запыхавшийся от подъема по ступенькам, вытер пот со лба и плюхнулся на простой деревянный стул перед столом прокурора. Турн села рядом.
– Итак, – начал Херц, – насколько я понимаю, здесь пахнет сенсацией?
Берггрен по обыкновению достал блокнот и ручку: с ними ему было проще сосредоточиться, хотя он редко перечитывал свои записи.
– А что за сенсация? – спросила Турн. Ей не нравилось это слово: оно больше подходит для вульгарного заголовка в вечерней газете, чем для использования в стенах правоохранительных органов.