— Мы уезжаем, — сказал Пауль, хозяин цирка. — Хватит с нас этого города, сегодня — последнее представление, и собираемся. Что-то тут нечисто.
Нюх у него был получше, чем у Мая, это точно. Хелен облегчённо склонила голову: может, обойдётся. Может, всё это ей чудится. Просто совпадение.
…А выступление имело шумный успех. Кажется, весь город собрался на площади. Хлопали жонглёрам, акробатам, фокуснику. Щедро кидали монетки, только успевай подбирать. Мая и Хелен не отпускали со сцены, засыпали цветами, дети по очереди гладили кота. Гладили, осторожно и бережно, словно величайшую драгоценность, которую ах, как хотелось бы себе, да не судьба. Даже закрыв глаза, даже отвернувшись, Хелен чувствовала на себе детские взгляды. Уезжаем, думала она. Мы уезжаем, а того, что мне почудилось, тут нет. Я не верю в судьбу.
Она едва успела умыться, когда её окликнул Пауль. Взяла на руки кота (боялась отпустить, да Май и сам к ней жался), вышла. Рядом с Паулем стоял высокий человек с аккуратно постриженной бородой, в длинном зелёном сюртуке и кружевной сорочке. Тот, кому они первому нанесли визит, испрашивая разрешение на представления.
Бургомистр.
— Здравствуйте, милая дама, — сказал он вежливо, поклонившись. — Меня зовут Ларс. Я пришёл просить вас об услуге. Не для себя, для одной юной леди.
Из-за спины отца (ну, конечно же, отца) выступила девчушка в аккуратном платьице и присела в реверансе. У неё были тёмно-каштановые волосы, аккуратно стянутые в длинный хвост. Карие глаза, живо напомнившие Хелен маленького оленёнка, не отрывались от кота на руках девушки.
— А её зовут Лиза, — продолжил бургомистр, беря девочку за руку. — И она очень хотела…
— Не продаётся, — жалобно проговорила Хелен, прижимая к себе Мая, и отступая на шаг.
— … просто переночуйте в нашем доме, — закончил бургомистр. — У нас есть кошка, но, пожалуйста, просто переночуйте. Хотя бы сегодня.
Сопротивляться было бессмысленно.
— Да, — кивнула Хелен, — конечно.
И остро, отчётливо ощутила, что рука судьбы легла ей на плечо.
Жена бургомистра встретила Хелен, словно младшую, любимую сестру, приехавшую в гости. У неё были такие же беззащитно-карие оленьи глаза, как у её дочери, и эти глаза были до краёв полны тревоги, когда женщина смотрела на Лизу. А девочка возилась с котом. Май покорно позволил нарядить себя в кукольное платье, ловил бантик, прыгал через верёвочку.
За ужином говорили о пустяках: о новостях из столицы, погоде, видах на урожай. Хелен ощущала невысказанную тревогу хозяев, как нависшую над столом тучу. Им было трудно, она понимала, начать рассказывать. Тяжело решиться — с ней, приезжей, чужой, поделиться своей бедой. Наверное, бургомистр сейчас спрашивал сам себя, с какой стати он вообще пригласил в свой дом эту подозрительную особу, явившуюся невесть откуда.
Хелен могла бы ответить на этот вопрос: потому, что судьба вела не только её, но и его. Потому что он ждал её (или другого, такого же, как она), а она бродила по дорогам, из города в город, готовая к подобной встрече.
И всё-таки, как же Хелен надеялась, что с ней этого никогда не случится! Увы, в глубине души она понимала, что некоторые обещания приходится выполнять, рано или поздно, но неизбежно приходится. Потому что за всё надо платить, а Хелен вот уже пятнадцать лет как в неоплатном долгу у судьбы.
— Расскажите, что у вас происходит, — попросила она. — Расскажите, прошу вас.
И Ларс заговорил, тяжко, не глядя на собеседницу, смотря то в пол, то на дочь, хохочущую над проказами учёного кота.
…Беда пришла в начале весны, четыре месяца тому назад. Нежданная, непонятная.
Дети стали плохо спать. Кричали по ночам, плакали. Сперва заболел один ребёнок, потом второй, третий. Это не было похоже на обычные капризы: просто дети наотрез отказывались спать в детских, говорили, что боятся. Объясняли, что в детских бегают крысы. Что, едва гаснет свет, крысы вылезают из углов и страшно пищат, разевают пасти.
Вот только взрослые никаких крыс не видели: ни в темноте, ни при свете.
Родители стали брать детей с собой в постель, но помогало плохо. В маминых объятиях, доселе бывших лучшими средствами от ночных кошмаров, спящие дети заходились в криках, и с большим трудом только удавалось их разбудить. Дети твердили все одно и то же: крысы. Теперь и в родительских спальнях. Повсюду.
Поначалу списывали на истерики, потом — на то, что дети запугивают друг друга, давали успокаивающие лекарства и микстуры, но бесполезно. Словно эпидемия волной прошлась по городу: к концу апреля плакали и истошно, срывая голос, кричали по ночам все дети в городе младше тринадцати лет от роду.