Литературное приложение «МФ» №02, март 2011

Однажды он ворвался в мой кабинет с воплем:

— Что это, Ниэсс? Я сошёл с ума?

В его руке трепыхался листок бумаги, исписанный его собственным — моего Хайле — почерком:

Тебя моим ожогом жжёт и бьёт моим ознобом.
Я умираю третий год, и мы устали оба.
Я верил: проще и нежней мы станем на прощанье,
бесценных предпоследних дней прозрачное звучанье
не исказит ни окрик злой, ни раздражённый шёпот.
Двуручной ржавою пилой нам стал последний опыт.
И наболевшись, чувства спят, как нарыдавшись — дети.
Я говорил, что без тебя не стану жить на свете.
И я тебя не обманул. Но смерти ожиданьем
я разделил одну вину — на два страданья.
И скоро кончится одно с моим последним сроком.
Тебя не обманул я, но — но предал ненароком.
И вот, за то, что буду жив и виноват недолго,
я стал капризен, зол и лжив, но, знаешь, — ненадолго.
И будешь ты уже не мной когда-нибудь утешен.
Но, покидая путь земной, я снова стану нежен.
И мы тогда не вспомним слов, но вместе мы заплачем.
Поверь, что всё ещё любовь, и не иначе.

— Что это, Ниэсс? Я не помню, откуда это. Я никогда не читал этого. Что это? Это же мой почерк, правда, Ниэсс?

Мне нечего было ответить, но ответить было необходимо. Спасла версия.

— Дружочек, мне не хотелось тебе говорить… Мы ехали в Тампу и так получилось… Автокатастрофа. Мне — ничего, но ты же сидел рядом, а место рядом с водителем — самое опасное, ты же знаешь… У тебя было сильное сотрясение.

Получилось.

Самое странное, что никакого раздвоения в моём отношении к нему не произошло. Он стоял с этим листком, написанным другим человеком, то есть, чёрт, просто человеком, настоящим Хайле — и в то же время он и был тем самым Хайле, который написал и спрятал в библиотеке эти стихи, зачем, уж не знаю. Мне как раз его и хотелось об этом спросить, того, кто стоял передо мной, хотя ясно было, что он этого знать не может.

Может быть, со временем он понял бы больше. Может быть, он понял бы всё. Но пока обошлось. И мы жили, не заглядывая вперёд, ни я, ни он, потому что нам было и так хорошо, и здесь, то есть сейчас.

Тут грянул запрет. Конечно, все средства массовой информации только об этом и вопили. Одни раздували грязные истории о сексуальной эксплуатации моделей с высокоразвитой психикой как у частных владельцев, так и в сети публичных домов, другие настаивали, что такое решение и не решение вовсе, что, раз уж выпустили джинна из бутылки, надо же понимать, что обратно его не загонишь, и лучше запретить производство андроидов вообще / только высокоразвитых моделей / только примитивных моделей / дать высокоразвитым гражданские права / демонтировать всех к такой-то матери / производить только примитивные модели. Обо всём этом дискутировали и раньше. Но только теперь эти проблемы попали в поле зрения Хайле. Сначала он фыркал: не знают уже, чем заняться. Потом завяз. С удивлением обнаружил массу литературы по теме в библиотеке.

— Умеют некоторые собирать хлам! Когда и откуда это всё взялось?

В общем, мы по-новой перечитали Брэдбери и Шекли, Саймака и Дика. И, конечно, Кларка с его космонитами. Там есть одна сцена. Главный герой с андроидом находятся в столовой и для конспирации андроиду приходится сделать вид, что он ест. После андроид объясняет, что у него внутри есть такое приспособление, которое упаковывает абсолютно неповреждённую и стерильную пищу, и предлагает напарнику подкрепиться, если он голоден. Хайле скорчил такую рожу…

В общем, мы всё это перечитали. Только теперь рядом со мной сидел самый настоящий андроид, оказавшийся к тому же вне закона. Ещё то чтение на такой случай, скажу я вам. И андроид не подозревает о том, что все трагические ситуации, выдуманные сто лет назад, непосредственно касаются его. Андроид, который уверен в том, что он — человек. Самый настоящий счастливый человек. Такой же, как я.

За ним пришли около полудня. Он заканчивал свою новую картину: «Выброшенные бурей на неизвестный берег». Там были изображены мы. Он не мог ничего знать, но он был — Хайле, и он всё чувствовал.

Представить себе только, что сейчас ему скажут, что он — всего лишь подделка, робот, двойник, муляж возлюбленного… Заберут на демонтаж, повезут на склад, где сотни таких, как он. Не таких. Он — Хайле, мой живой Хайле, настоящий, любящий, уверенный в том, что он и есть единственный он.