— Ничего не понимаю, — Зольский яростно потёр лоб, таращась на покоившуюся в тряпице потемневшую пятерню.
Чичерин, смертельно бледный, торопливо перекрестился.
А женщина вдруг разжала губы.
— Верните тело сына, — в тонком, надтреснутом голосе сквозило горе. — Похороню по-христиански…
Зольского словно булавкой ткнули — так и передёрнулся весь.
— Ты мне поговори тут! Сына твоего спалить надо, а пепел по ветру развеять! И тебя вместе с ним! — Он шагнул к Лещиновой и прошипел: — Имей в виду, гадина большевистская: была б моя воля, я бы тебя в первый же день к сборне притащил да шомполов всыпал с полсотни — уж тогда, будь уверена, сынок твой по-другому бы запел! Благодари господина ротмистра — он у нас сердобольный не в меру, баб трогать не велит.
— А у тебя у самого-то мать есть? — раздался в ответ угрюмо-бесстрастный голос Лещиновой.
Поручик поперхнулся и побагровел: ноздри его раздулись, на скулах запрыгали желваки, рука стиснулась в кулак — и застыла в воздухе, нервно подрагивая… Какое-то время белокурый офицер буравил женщину взглядом, а та с отрешённым видом смотрела куда-то в пространство. Наконец Зольский порывисто встрепенулся, выплюнул сквозь зубы ругательство. Потом развернулся на каблуках и рванул дверь так, что чуть не сорвал её с петель. За ним, болезненно приседая, вышмыгнул Чичерин.
— Судя по твоим словам, знак это сатанинский, не иначе, — прогудел отец Фёдор, степенно вышагивая чуть позади ротмистра. Мохнатые его брови были озабоченно сдвинуты. — Ежели, конечно, не померещилось тебе, сын мой.
— Не померещилось, — вполоборота бросил Окунев. — Я ещё не совсем из ума выжил, батюшка. Говорю же: обе руки у большевика — левые. Сейчас сами увидите.
— Антихристово племя, — скорбно вздохнул отец Фёдор и что-то добавил полушёпотом, размашисто осеняя себя крестом.
В бревенчатом пригоне, куда снесли покойника, было темновато, и Окунев не сразу разглядел, что труп лежит вниз лицом.
— Вы что, нормально положить не могли? — рассерженно обернулся ротмистр к конвойным.
Те растерянно захлопали глазами и попытались было что-то сказать, но Окунев не был намерен выслушивать объяснения.
— Перевернуть! — прикрикнул он с раздражением.
Оба солдата кинулись выполнять приказание, но тут отец Фёдор чинным жестом остановил их, шагнул к трупу и наклонился, словно во что-то всматриваясь.
— А почему на него облачение неподобающей стороной надето?
Окунев глянул — и точно: распахнутый ворот гимнастёрки почему-то красовался на спине. А присмотревшись повнимательней, понял, что и подштанники надеты задом наперёд.
— Что это значит? — ротмистр окинул конвойных прищуренным взглядом.
— Не могу знать, ваше благородие, — залопотал один. — Мы его уложили, как и положено, на спину, и с одёжой все было в полном порядке… кажись…
Второй неуверенно кивал.
— Чудные дела, — проговорил священнослужитель, распрямляясь.
— Да вы на руки его посмотрите, отец Фёдор, — напомнил Окунев, всё ещё сверля глазами солдат.
— Посмотрел, сын мой, посмотрел. Самые обычные руки, вполне соответствующие человеческой норме.
— То есть как?! — ротмистр не верил своим ушам. И шагнул к трупу.
Но лишь убедился, что отец Фёдор прав: на сей раз руки у покойника были самые обыкновенные, одна левая, другая правая.
— Провалиться мне на месте, — еле выдавил Окунев. Он уже не знал, что и думать. В голове царил полный кавардак.
По слову священника солдаты всё же перевернули тело и уложили, как полагается. Отец Фёдор что-то забормотал над покойником, а ротмистр всё ещё не мог прийти в себя.
— Ну, вот что, — наконец пробасил отец Фёдор степенно, и Окунев встретился взглядом с его тёмными, блестящими глазами: на мгновение почудилось, что в них притаилась едва заметная усмешка. — Некогда мне тут про вывернутые пятерни выслушивать — мне сегодня в Сосновке надобно быть, а это добрых двадцать вёрст, да и непогода к вечеру должна разыграться — чуешь, как душно? А посему, сын мой, не буду тебя более задерживать. Советую принять чарку-другую вишнёвой наливочки — помогает. Бренные же останки, мыслю, потребно выдать матери усопшего, дабы смогла она предать их земле, согласно христианскому обычаю…
Окунев лишь оторопело кивнул.
Отец Фёдор покачал головой и вышел из пригона.
Несколько мгновений ротмистр бессмысленно провожал взглядом удаляющуюся чёрную спину, потом спохватился.