Дружно крестимся двуперстием и привычно в три голоса заводим:
«Верую во единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа, Исуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век. Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рождена, а не сотворена, единосущна Отцу, Им же вся быша. Нас ради человек, и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы вочеловечьшася. Распятаго за ны при Понтийстем Пилате, страдавша и погребенна…[162]».
Присутствующее в помещении начальство вплоть до писарчуков, также поднялось и размашисто крестится. Как только отзвучало «Чаю воскресения мертвым. И жизни будущаго века. Аминь», все вновь умостились на лавках, а попик, по-доброму улыбнувшись, распорядился:
— Теперь вас лекарь осмотреть должен: нет ли какого урону и недостатку. Делайте, что мастер Пётр велит, не сомневайтесь: то по слову Государеву вершится!
Лекарь Пётр, тот самый иноземец, дипломатию разводить не стал: первым делом заставив Тимошку раскрыть рот и не увидев трёх выбитых передних зубов, буркнул:
— Нье годьен! — и тут же ухватив с края стола тонкую кисточку, схватил парня за руку и размашисто нарисовал на тыльной стороне кисти православный восьмиконечный крест. Тимофей дёрнулся было, но поп успел ухватить его за рукав:
— Не шуми, сыне! Знать, не судьба тебе в полку служить. У писаря квиток возьми, да и ступай в ту дверь. Нынче тебе праздник[163], с тем квитком стрельцы вобрат отпустят, не теряй.
Бузить Беззуб не решился, лишь поклонился священнику и, проигнорировав европейца, потопал к уже изготовившемуся к исполнению обязанностей писарчуку. Следующим к лекарю подошёл я.
Медосмотр свёлся к проверке рта, глаз, гибкости рук, ног и спины. После того, как я выпрямился после поясного поклона, Пётр потребовал:
— Ськидай рубаху!
Ну, рубаху так рубаху. В СССР на военкоматовской медкомиссии мы и вовсе голяком щеголяли: трусы лично я впервые только в армии и увидел: до войны они были атрибутом почти исключительно горожан, я же призывался с сельской местности. Распустил верёвку, использующуюся вместо кушака, уронил на сложенные у ног кафтан и обувку, стянул через голову рубашку — за время, проведённое на царской службе, удалось немного отъесться, так что в отличие от дня, когда меня закинуло в тело Стёпки Пушкарёва, рёбра уже не изображали собой ксилофон, да и мускулатура понемногу развилась.
— Добра! Жадне знамене не. Клейма не. Йизвы не. Повертайсь![164]
Развернулся.
— Добра! Ступай!
Двинулся к писцу.
Перед ним на столе, прижатый по краям глиняной чернильницей и небольшими камешками, чтобы не свернулся в трубку, длинный лист бумаги, по-здешнему «столбец». Частично — строк на тридцать пять — уже заполненный. Я вверх ногами вообще читаю с трудом, а уж скоропись семнадцатого века и вовсе не разберу. Понятно только, что это — список уже прошедших «медосмотр».
Писарчук молод и пока что безус, куцая бородка курчавится от силы сантиметра на два. Ну да какие его годы? Главное, чтобы с грамотностью было всё в порядке, а то знаю я случаи, когда из-за ошибок и описок даже в двадцатом веке у людей проблемы случались…
— Как звать? — Коротко взглянув на меня, писарь опустил взгляд к бумаге, готовясь записывать.
— Пушкарёв Степан Тимофеевич!
— Рылом не вышел с «-вичем» писаться! Степан, значит, Тимофеев. Откуда сам?
Прозвучавшее в его голосе презрение неприятно проскреблось в душе. Вот же наглец малолетний! Да я войну прошёл, и в мирной жизни столько пережил, что этому щеглу и не снилось! А он тут хамит!.. Выронив свёрток с одеждой и обувью на пол, резким движением хватаю парня за ухо, выкручивая с доворотом:
— Пиши, как сказано! Меня так сам Государь называл, не брезговал, и фамилию «Пушкарёв» сам дал! Твоё дело — буквы карябать, а не рассуждать про «рыло»!
И, отпустив мгновенно покрасневшее ухо, я тут же отступил от стола к середине амбара, готовясь отбиваться от уже рванувшихся ко мне стремянного стрельца и второго писаря.
— А ну, всем стоять! — голос резкий, привыкший распоряжаться. Сидевший в центре большого стола высокий блондин поднялся со своего места, хлопнув ладонью по столешнице. — Ты что за болтень, таков, что про Государя смеешь речь вести?
Сказал уже: Пушкарёв я, Степан Тимофеевич. И так мне наш царь Дмитрий Иванович сам называться велел. С «-вичем»! — На попятный идти нельзя: этот тип сразу неуверенность просечёт, худо будет.
162
Напоминаю, что до никоновских церковных реформ и Раскола православия на Руси пока не докатились (и надеюсь, что этого и не случится хотя бы в данном альтернативном мире) и, соответственно, и Символ веры, известный каждому настоящему христианину, отличается от «реформированного» никонианского (вообще в нашей стране понятие «реформы» воспринимаются как нечто весьма неприятное для русского народа и идущее от властей, традиционно нелюбимых), и крестное знамение налагается в соответствие с 31-м Правилом Стоглавого Собора:
«Якоже предаша нам самовидцы и слуги божия слова святии апостоли и святии отцы, такоже подобает и всем православным крестьянам руку уставляти и двема персты крестное знамение на лице своем воображати и покланятися, якоже и преди рехом. Ащели кто двема персты не благословляет, якоже и Христос, или не воображает крестного знамения, да будет проклят, святии отцы рекоша. Прочее же о крестном знамении известно и достохвалъно списани преподобных отец наших Мелетия и Феодорита, сице возвещают с прочим толкованием, како рукою благословляти и креститися всем православным. Иже кто не знаменуется двема персты, якоже и Христос, да есть проклят. Креститися и благословити два долныя, а третий верхний к долнима перстома. Тоже согбение персту толкует: преклонъ бо небеса и сниде нашего ради спасения, а два верхние сими же двема благословити в божество и в человечество креститися подобает и благословити. Персты три совокупити низу, а два верхний купно — теми благословити и креститися в божество и в человечество».
163
Слово «праздник» в то время означало просто день, в который человек освобождался от работы, аналог современного слова «отгул». А «выходными» был широко известный «Юрьев день» и неделя после него, когда мужики, выплатив все подати и недоимки, имели право уходить с одного места жительства на другое. Наш современник имеет полное право путать эти понятия, а вот родившийся и выросший в те времена священник разговаривает в соответствие с исторической правдой. И это автор ещё не использует стилизацию под старорусский язык: читатели не обязаны иметь историческое образование, нехорошо издеваться.
164
Хорошо. Следов ранений нет, клейм нет, язв нет. Поворачивайся! (чешский с вкраплением старорусского).