Похоже, троица не ожидала встретить меня с сопровождающим: глаза боярина забегали, он дёрнулся, как бы собираясь развернуться и удрать. Но тут же низко склонился, в поясном поклоне. Тут же, содрав с голов шапки, переломились в поясницах и его слуги.
— Здрав будь, Государь! — Выпрямившийся представитель феодальной верхушки стоял, смиренно опустив взор, но костяшки пальцев, вцепившиеся в посох, заметно посветлели, как будто он непроизвольно норовил сжать кулак. Странно…
— И тебе здравия, княже Димитрий Иоаннович! Чего ты взыскался в сию пору, почто по сеннице бродишь в час неуказанный?
Странное звучание! Вроде и по-русски, но слова будто из «Псалтыри». Давненько я такого не слышал… Мой «сосед» по телу, которого, оказывается, величают «государем», вопрошает собеседника требовательно — явно имея право спрашивать, — но не сурово. Скорее для порядка, чем с желанием «вставить фитилЯ».
— Не вели казнить, Великий Государь! Аз, холоп твой, службу твою исполняя, уже всё прознал, яко набат прослышал. То во граде ненароком пожар приключился, вот народишко и шумит. Не об чем, Государь, беспокоиться!
— Пожар, говоришь? А где горит-то? Не дай Всевышний, на нас пал нанесёт! — Моя рука словно сама по себе совершила оберегающее крестное знамение. Опять же — непривычно — сложивши средний и указательный пальцы, а большим касаясь кончиков согнутых мизинца и безымянного. Интересный мне бред представляется, детальный!
Боярин опять кланяется подобострастно, хотя уже и не так низко:
— Не изволь беспокоиться, Великий Государь! Пал на Кремль николи не падёт, ибо Гавриловская слободка занялась. Весь пал вовне пойдёт, ан и ему жечь не зело долго. Аще там, коль ведаешь, Государь, Поганый пруд близко, людишки бадьями воду натаскают, да жар и позаливают.
— Ну, коли так, то и добро есть. Тогда, пожалуй, схожу, успокою Марию Юрьевну…
Снова всё словно опускается в ил. Как под наркозом в операционной ощущаю какое-то движение, глухие, сквозь перину, голоса, будто радиоприёмник в машине потерял волну в эфире. Постепенно всё окончательно пропадает и воцаряется тёплая влажная тьма…
Словно шторки фотоаппарата раздёрнулись со щелчком и так и застыли, проецируя отражение света на эмульсию. Я вновь ощущаю себя, вновь гляжу на окружающий мир глазами своего нового тела.
Спина неудобно опирается на высокую и прямую спинку деревянного кресла, пальцы нервно стискивают резные львиные головы на подлокотниках. Помещение хорошо освещено свечами и горящей лучиной, так что мне прекрасно виден чернобородый кучерявый красавец, стоящий около небольшого окна, с разноцветными фигурными стёклышками величиною не более ладони каждое, вставленными в частую раму, поблёскивающую в колеблющемся свете, словно свежерасплавленный свинец.
Бордовая длиннополая одежда — не кафтан, но что-то наподобие — украшена десятком узких золотых застёжек-«разговоров», отдалённо напоминающих те, которые в Гражданскую войну были на красноармейских шинелях. «Да только за одну такую штучку можно обмундировки на взвод солдат накупить, и ещё им на табак на целый год останется!» — ехидно хихикнула память. У бедра незнакомца — хотя моему «реципиенту» этот человек, разумеется, должен быть хорошо известен — висит кривая сабля в обтянутых чёрной кожей ножнах с узким бронзовым «стаканом» на конце. Заметно, что это вовсе не парадное оружие, нацепленное для форсу, а предмет, вполне пригодный для того чтобы отделять при необходимости души от бренной плоти. Как ни странно, шапки на брюнете нет. А ведь по правилам моего логичного бреда все, кто мне до сих пор привиделись, ходили с покрытой головой. Даже та юная женщина, рядом с которой я впервые очнулся в своём новом теле — и та прятала волосы под сеткой. Вот и первый сбой в подсознании?..
Или, всё же?.. Нет, глупости. Не может быть такого на самом деле. Вот доктора постараются, уколы нужные поделают — и очнусь я в больнице, на чистых простынках… Хотя жаль, жаль такого молодого, сильного тела! Ведь так посудить: в думах своих мы завсегда ощущаем себя молодыми, мыслится — всё по плечу! Однако годы — они берут своё, а отдают лишь старческую немощь…
За распахнутыми настежь двустворчатыми дверями гуртуется, негромко переговариваясь по-немецки, небольшая толпа вояк в костюмах, будто снятых с персонажей Боярского, Смехова, Старыгина и Смирнитского из прекрасного советского кино. Вот только мушкетёрами этих немчиков никак не назовёшь: ни одного мушкета или, хотя бы, громоздкого старинного пистоля, из тех, что никак не спрятать в карман, у них не видать. Да и шпаг почти ни у кого нет. Только короткие двухметровые алебарды, да недлинные узкие мечи, больше похожие на кинжалы-переростки болтаются в лопастях перевязей.