Но вот трехнедельная раскачка нечетного семестра завершилась. Затишье иссякло. Время, вырвавшись из плена, заметалось, засуетилось. На студгородок набросились дожди. Они надоели самим себе, но от бессилья продолжали падать и падать на спортплощадку. Разбухшие вороны мясисто каркали на прохожих. Ветры раздували вееры хвостов, и птицы постоянно оглядывались, думая, что их кто-то щупает. Этой непогоды — чтобы заявиться с собственной напастью — как будто и поджидал Зингерман. Каждым занятием он все больше давал понять, что теоретическую механику народ будет знать как отче наш. Обещанный Бирюком гром грянул. Пошли изгнания с занятий, причем с условием: провинившийся обязан до звонка выстоять под дверью, потом отыскать по расписанию, когда упущенная тема будет читаться Зингерманом на вечернем отделении, и непременно присутствовать на ней. Иначе на экзамене сведутся счеты.
Во время контрольных, которых не было в учебном плане, Зингерман намеренно выходил из аудитории. Но дух его оставался на посту. Редко кто отваживался списывать и даже пошевелиться. Потому как механик внезапно врывался, вылавливал нарушителей и выгонял за дверь. Такие двойки смывались кровью. Они висели на неудачниках месяцами, пока Зингерман не замечал в глазах полного раскаяния за проступок и объемистых знаний по теме. Теоретическая механика, считал он, не выносит лжи и лицемерия. Выгодней было признаться, что не можешь решить задачу. Тоща Юлий Моисеевич повторно разминал материал, смачно жевал и заставлял тупицу проглатывать эту гадость. В Климцове он сразу обнаружил пустую породу и снимал три шкуры. Сын кандидата технических наук, накачивал он выскочку, должен знать в три раза больше обычного студента.
Черемисина чернела при виде Зингермана. Но такая защитная окраска была ей ни к чему. Юлий Моисеевич относился к Татьяне с почтением — таких чистых, открытых и доверчивых глаз не было ни у кого в институте. Со всеми механик разговаривал на ты и только с Татьяной — на вы.
Над Зингерманом смог надругаться только мастер по списыванию Усов. Он оказался самым хладнокровным в баталиях с механиком. На решающем экзамене, после восьми неудов в группе, глаза Усова ни разу не шелохнулись и правая рука не дрогнула, пока левая переносила на контрольный лист с автографом Зингермана формулы и расчеты со «шпоры» на подошве. У руки Усова оказалось больше степеней свободы, чем предполагал Зингерман, будучи кандидатом наук. По науке человеческая рука имеет 46 степеней свободы, то есть может двигаться в сорока шести неповторяющих друг друга направлениях. Усов путем долгих упражнений довел филигранность своей конечности до сорока семи степеней свободы и драл на экзаменах аккуратно и безбожно.
Чтобы без потерь дотянуть до следующей раскачки, треугольник был вынужден провести чрезвычайное заседание и принять меры.
В ЖИЗНИ НАДО СРЫВАТЬСЯ
Зингерман нагнетал знания по динамике твердого тела. Формулы были такими длинными, что не хватало доски. Рудик, Нынкин и Климцов уже полчаса, сложив ладони рупором, манили к себе Бондаря по очень важному делу. Новичок никак не мог подловить момент для безнаказанной передислокации. Наконец, воспользовавшись тем, что механик увлекся длинным, как бычий цепень, алгоритмом вывода формулы ускорения Кориолиса, Бондарь форсировал проход между рядами и подсел к треугольнику. Чрезвычайное совещание вершин получилось расширенным.
— Ты ведь у себя в Туле занимался дискотеками. Давай организуем здесь, — шепнул Рудик.
— Насчет финансов поговори с Фельдманом, — дополнил Климцов. — Надо успеть к Новому году. Пунтуса рядом не было. Нынкин поленился напрягаться и не сказал ничего.
Исполнительный Бондарь пошел к Фельдману. После обеда Фельдман замещал председателя профкома и отвечал за финансы. Бондарь бросил на него ретроспективный взгляд и потребовал денег на закупку аппаратуры. Услышав сумму, которую запросил дискжокей, Фельдман пришел в ужас:
— Ты понимаешь, что говоришь! На такой капитал можно всему потоку материальных помощей навыписывать! Все это заманчиво, я бы даже сказал прогрессивно, но не по карману нашему профкому! Половину — куда ни шло… а столько?! Я даже не знаю… — Фельдман торговался как частный предприниматель. На него иногда находило. Он начинал считать себя хозяином всего профсоюзного имущества и наличности. Симптомы деловитости проявлялись в нем все с большей силой и грозились перерасти в хроническое неуважение к простому люду.
Привстав на цыпочки, Фельдман бродил из угла в угол, то и дело закладывая руку за спину. Постоянное стремление стать повыше, как в прямом, так и в переносном смысле, привело к тому, что он научился перемещаться по плоскости на кончиках пальцев без всяких пуантов. Он проделывал это совершенно незаметно для окружающих, только походка стала пружинистой и крадущейся. С помощью столь незатейливой уловки в модернизации фигуры Фельдман прибавил три сантиметра в прямом смысле и ни вершка в переносном.
Сошлись на половине. Бондаря это устраивало, он заведомо завысил требуемую сумму вдвое, и вышло как раз то, что нужно.
Под дискоклуб профком отвел «аквариум» — стеклянный параллелепипед, притиснутый к торцу главного корпуса. По проекту помещение задумывалось как студенческое кафе, но было пущено под бельевой склад. Если бы не Татьяна, неизвестно, смогли бы перетащить в подвал расползавшееся в руках тряпье. Бондарю пришлось пообещать ей место внештатной официантки. Не сейчас, к весне.
Забелин вызвался быть мастером по световым эффектам.
Вскоре дискоклуб «Надежда» был готов к пробному приему посетителей. Объявление гласило: «По причине небезразмерности зала приглашаем не всех желающих. Билеты в профкоме. За справками никуда не обращаться».
Перед распродажей билетов Бондарь приказал Фельдману:
— Распространяй по принципу равного представительства. Чтобы дам было столько, сколько мужиков. Иначе будет провал.
— Хорошо, — сказал Фельдман и запустил в ход свой обычный трюк. В результате основная часть билетов разошлась по блату. Поток просителей не кончался. Фельдмана брали за кадык. Несмотря на изворотливость, он не мог обеспечить очередь длиною в коридор.
— Вас же пять тысяч, а зал вмещает всего полсотни! - объяснял он и трусился. Он не выполнил указание Бондаря по паритету полов и опасался, как бы жизнь не сделала на талоне его совести очередного прокола. Татьяна решила попасть на первую дискотеку стопроцентно. Раздвинув толпу, она прощемилась в профком, затащила Фельдмана в пустую комнату, заперла на шпингалет дверь и стала смотреть в упор. Фельдман опустился с цыпочек на пятки и с перепугу отдал свой билет. Татьяна выдула из груди воздух, который безвылазно клубился в ее гребцовских легких минут пять, и молча вышла.
Немало почитателей увела «Надежда» у «Спазмов» своим дебютом. Мелодии, от которых раздувались стекла «аквариума», были немножко громоподобнее, чем те, что возделывали Бирюк с Гриншпоном на своем музыкальном участке.
— АББА? Нет? Значит, Бонни М, — угадывал Пунтус, поправляя очки.
— Бонни М? Нет? Значит, АББА, — вступал в разговор Нынкин через полчаса.
В окрестные магазины завезли елочные украшения. Новым годом пахнуло более свежо и остро. Остатки неяркого декабрьского света пробивались в 535 сквозь призму бутылок в межрамном пространстве и рассыпались по стенам всеми цветами побежалости.
— Подлетаем к проксиме Центавра, — комментировал Решетнев, поглаживая разноцветные отсветы напитков на иллюминаторах. — С музыкой вроде наладили. Чтобы сочельник был действительно звездным, необходимо решить проблему женщин на ночь. На новогоднюю ночь, — сделал он вид, что поправился.