— Пусть Мурат смотается в педыню, — надавил Рудик.
— Слышь, мушкетер, как там у тебя дела с Нинелью? Пригласил бы ты их, что ли, всех сразу…
На такой вопрос Мурат мог ответить только письменно. Он не вникал, что за чувство возникало к Нинели. Просто загонял в мыло пару-тройку таксомоторов в день, чтобы видеть подругу из неродственного вуза непрерывно. Если свиданию мешала тренировка, направлял любовь на противника и изрешечивал его рапирами.
Ковалентная связь пединститута с Муратом установилась во время производственной практики. Немножко негритянка, Нино была с причудами. Она числилась на пятом курсе иняза, и никакой учительницы из нее уже явно не получалось. Разговаривала с Муратом только по-английски. Ему ничего не оставалось, как по подсказке Бирюка пойти на кружок дессидентов, где Карпова готовила старшекурсников к защите диплома на английском.
Защита диплома на иностранном языке — это стопроцентная защита, уверял Бирюк. Многие защищались на различных наречиях, чтобы не провалиться на русском. В дипломной комиссии в таких случаях сидят две половины — с кафедры языков и с профильной. Первая половина никогда не слышала про турбины и даже под страхом смерти не сможет отличить диффузор от конфузора. Другая — ноль в языках. Десять минут бормотания перед комиссией — и ты дипломированный специалист.
Зоя Яковлевна стала приглашать горца в гости, чтобы свести с золотушной дочерью. Мурат за хорошо сервированным столом оставался верен Нинели. Исправно съедал первое, второе, отвечал на вопросы о кавказском житье-бытье и удирал в сторону пединститута.
Через день Мурат доложил о выполнении комсомольского поручения. Чтобы не утомлять акцентом, мы приводим здесь авторизованный подстрочник:
«Все нормально. Почти все педагогши не у дел. Двоих завербовали на праздник в технологический, троих, не помню, то ли в Дом офицеров, то ли в Дом инвалидов. Остальные свободны. В новогоднюю ночь им светит пост и сухой паек. Приглашение приняли с визгом и были согласны на любые условия. Мы можем привезти всю группу, загорелась самая трескучая!»
— Ну, всю группу, скажем, не обязательно, — урезонил его Рудик, — а вот человек десять будут просто необходимы. Фельдман выдал участникам Дня донора по обещанному профкомом червонцу.
Решетнев с Артамоновым отправились на закупки для праздничных столов. Артамонов вел себя прилично, не приставал к продавцам с затеями типа: мне, пожалуйста, три стаканчика с пятерным сиропом. Решетнев всюду требовал книгу жалоб.
Дело было в том, что Мучкин и Матвеенков, прожившие День донора вхолостую, были вынуждены манкировать утренние лекции и подрабатывать в горпродторге, развозя по магазинам фуру колбасы. Однако ни по одному из указанных ими адресов колбасы не оказалось.
— Я буду говорить об этом на десятом областном слете работников облпотребсоюза!
— Не надо никуда сообщать! — засуетились работники прилавка. Они уверяли, что мясных продуктов не поступало.
Решетнев не мог клюнуть на ложные показания. Матвеенков и Мучкин соврать или ошибиться не могли. Гремучая совесть Решетнева встала в угрожающую позу. Он неумолимо заполнял накипью непорочные страницы жалобных книг. Решетнев был ярым материалистом и не верил ни во что фантомное. Он допускал, что материя может иногда переходить из одних форм в другие, но чтобы исчезала бесследно такими сгустками..? Невзирая на неувязки с кооперацией, друзьям удалось набрать четыре сетки неширпотребных продуктов. Плюс десять кило мойвы в нагрузку к дрожжам и зеленому горошку. Девушки с иняза прибыли за час до оговоренного срока и даже прихватили затравленную гербицидами елку, которая от трех игрушек согнулась в три погибели. Однако будничность интерьера «аквариума» с ее зеленой помощью была укрощена.
Татьяна встретила гостей как родных. С ними ей нечего было делить. Она не видела в них соперниц. В компании с ней они почувствовали себя, как в кавычках, и поспешили за столы. После короткометражного обращения к старому году в отсеченном от мира параллелепипеде начала твориться сплошная феерия. Быстрые танцы пошли без всяких ретардаций и вмиг вскипятили публику.
Страхуясь на всякий пожарный, вороны шарахнулись в пойму. Потом пообвыклись, подтянули дирижерские фраки и стали каркать на прохожих более дипломатично. Сквозь искрящиеся стекла танцующие походили на неземные существа. Да еще эти стробоскопы, создающие иллюзию замедленного темпа… Ссылаясь на недостаток кислорода, там обнимались две стихии. Океан с глубинным мерцанием и штормовым гулом и космос, со вспышками и черными провалами пауз. Они, неведомые и зовущие, схлестывались в маленьком коробке на самом дне декабрьской темени и порождали новую стихию — стихию дискотеки. В глазах и стаканах сверкал совершенно новый демон, никогда ранее ни в каких религиях и мифологиях не упоминавшийся. Огни, пометавшись в замкнутом пространстве, вырывались наружу. Над студгородком всходил свет, напоминающий зодиакальный.
Гостьи в благодарность за приглашение не гнушались даже Усовым, несмотря на его миниатюрность. Их среда выдвинула из своих рядов похожую на вертопраха дюймовочку. Молодые, как дети, впервые допущенные к взрослому столу, держались не очень официально.
Мурат напросился быть тамадой. Но заходил он издалека, слишком издалека. Пока пили за скот, за урожай, за аульных родственников, Брежнев закончил поздравление советскому народу. Поздравление восприняли очень критически — прозвучало много добавлений и пожеланий с мест.
Усов, успевший принять неспортивную дозу «Виорики», то и дело прорывался к микрофону и без спросу присоединялся к ажиотажу. На нем повисала дюймовочка, что-то шептала в ухо и пыталась усадить на место. Из глаз Усова истекала такая редкая любовь, что дюймовочка быстро оставляла его в покое. Пока торопили Мурата, пока напомнили, пока наполнили — загремели куранты. Напрасно рапирист испытывал себя в конферансе. Ему было не управиться одновременно и с Нинелью, и с толпой. Находясь в столь перекрестном положении, он быстро иссяк. Вожжи перехватил Артамонов и погнал людей дальше. У Рудика настроение было не в меру куртуазным. Накануне он получил с Ямала очередную сводку погоды за ноябрь. В сердцах он схватывал то одну, то нескольких педагогичек и тащил в круг. Пытался даже заговорить, но радиодело не очень смешило гуманитариев. Татьяна вела себя половинчато. То, оттолкнувшись от подоконника, танцевала, зажигая своими треморными движениями широкий спектр мнений в глазах публики. В эти моменты апериодические вспышки огней выхватывали из темноты, в основном, одну только ее.
Исполняя танец престижа, она самозабвенно играла нелегким телом, словно мстя сразу всем виновникам ее сегодняшнего одиночества. То набирала апельсинов и, бродя между парами, совала всем в рот оранжевые дольки. Усову по ошибке втолкнула кожуру. Он ничего не понял и попросил добавки. Или подсаживалась на шумок к Решетневу и наседала с вопросами по метагалактике. Чтоб подолгу не довлела, Виктор Сергеич, будучи под сильным допингом, стращал ее внеземными цивилизациями.
Нынкина и Пунтуса уже ничто не интересовало на этой дискотеке. Они устали отыскивать соединение, подобное их коменсалическому союзу, — а это было единственным способом стать счастливыми. Учтя долгий опыт симбиоза, они пришли к заключению, что разрозненные, удельные знакомства с девушками ни к чему не приведут. Сколько они ни пробовали, через неделю начинали скучать и томиться. Приходилось убегать от подруги и возвращаться к другу с виновато опущенными глазами.
— АББА? Нет? Значит, Бонни М, — корчил знатока Пунтус.
— Бонни М? Нет? Значит, АББА, — присоединялся к диспуту Нынкин через полчаса.
И сегодняшний вечер не подарил им двух подруг, между которыми существовала бы подобная связь.
В разгар праздника Пунтус заметил, что вино в стакане Нынкина всегда одного цвета и налито до одного уровня. В то время как в другой посуде уровень и цвет постоянно меняются. Догадка отрезвила его. Он потихоньку толкнул Друга, потом еще раз и еще. Голова Нынкина, покоящаяся на упертых в стол руках, упала в тарелку с салатом.