— Кто вам позволит отправиться на заведомое голодание!? — продолжила Татьяна, стравливая овчарке вторую упаковку цитрамона. — Запишите меня поварихой!
— Мы поплывем на байдарках, — продолжал юлить Усов.
— Какая разница! Хоть на аврорах…
— Ты же сама себе нагадала массу несчастий от водной стихии.
— Не твое работническо дело?
— Но зря ты метишь в коки. Мы возьмем тебя в качестве балласта, будет кого во время бури сбросить за борт.
— Если я не опережу, — имея на то все основания, сказала Татьяна.
Дезорганизация продолжилась в общежитии.
— Сколько, интересно, стоит прокат байдарок? — спросил Фельдман.
— Не больше, чем посиделки в пойме! — подсчитал Решетнев. Он приводил траты к своей единице. Примерно в таком плане: «На фиг мне сперся этот костюм! На такую сумму три раза можно по-нормальному посидеть в „Журавлях“».
На демонстрацию пришлось выйти дружно. Солидарности не было предела. Если кто молчал и не орал, как дурак, считалось — соглашался. Сплоченность в праздничных шеренгах преобладала над стройностью.
Машиностроители, проходя маршем, заметили своих знакомушек из пединститута и по-рабоче-крестьянски поприветствовали. В результате от будущих педагогов отделилось два перебежчика — Нинель и подруга Забелина биологичка Лена. Они поспешили усилить мощь и без того самого уважаемого в городе вуза. Колонна, которую они оставили, равняясь налево, дружно повернула головы вслед уходящим подругам. В этот момент все девушки-педагоги были готовы переметнуться в ряды парней-машиностроителей, но, находясь во власти условностей, не смогли раскрепоститься до конца и вышли к трибунам в гордом одиночестве. Продемонстрировав должным образом отношение к трудящимся всего мира, байдарочники поспешили в условленное место. Маршрут был несложным — на электричке забраться вверх, а на лодках спуститься вниз. Биологичка Лена буквально увязалась за Забелиным, прознав про столь многообещающую маевку. В чем была на демонстрации, в том и отправилась в поход. Количество участников стало четным. Электричка безудержно тряслась на стыках. Мурат с Нинелью увлеклись простым, без погонов, дураком. Сдавал, в основном, Мурат. Появился ревизор и потребовал доплаты за багаж. За подобные ситуации в компании отвечал Фельдман. Кроме него с людьми при исполнении разговаривать никто не мог.
— За какой багаж? — переспросил он у ревизора, как бы взяв себе небольшой тайм-аут.
— За все вот эти рюкзаки, лодки… — наивно ввязывался в разговор служащий.
— И сколько вы за все это хотите?
— Я ничего не хочу, существуют нормы.
— Раз не хотите, зачем делаете? Это ведь явно идет вразрез с вашим внутренним миром.
— Так, прекращайте базар, платите, и я побежал! - заторопил Фельдмана ревизор. — Мне еще семь вагонов проверять!
— Это не наши вещи, — сказал Фельдман.
— Как не ваши? А чьи же?
— Не знаем! Не наши, и все! Забирайте их, куда хотите! Вызывайте милицию! Или утаскивайте их отсюда сами! Или выбрасывайте из вагона! Я помогу. Вот, пожалуйста! — Фельдман снял с вешалки сумочку Матвеенкова и выбросил в открытое окно.
Неожиданная тишина заглушила стук колес. Фельдман сам не понял, что сделал. Но реакция ревизора всех устроила — он махнул рукой и пошел ревизировать дальше.
— Я это… ну, в смысле… — забеспокоился Матвеенков.
— Сало, что ли? — переспросил его Фельдман. Матвеенков кивнул.
— У Забелина полный рюкзак, хватит на всех! — успокоил он друга.
Татьяне и Усову по двустороннему соглашению предстояло плыть в одной лодке. Ключевым в их экипаже был вопрос, кто сядет на переднее сиденье, кто на заднее. Безопасного решения не находилось. В первом случае байдарка должна была клюнуть носом, во втором — опрокинуться назад. Ввиду неразрешимости вопрос был отложен до проб непосредственно на воде.
Пунтусу и Нынкину решать было нечего. Контуры вмятин, образовавшиеся при их первом столкновении, нисколько не изменились. Сидение в одной лодке виделось им как продолжение парного катания по земле.
Забелин достал из рюкзака кинокамеру.
— Я решил снять фильм, — прокомментировал он новинку. — Будет называться «Неужели это мы?». Фотоаппарат дает фрагментарное отображение действительности. А этой штучкой — похлопал он по объективу, как по храпу, можно выхватывать из жизни более продолжительные куски. Это сделает представление о нас монолитным.
— Ты считаешь, из нас получится что-нибудь толковое? — сказал Климцов.
— Даже из захудалой фермы можно сделать передовика. Возьми Брянск, дыра дырой, а купи набор открыток — столица. Главное — правильно выбрать угол зрения.
— Фильм — это хорошо, — сказала Татьяна. — Но кто теперь будет снабжать нас фотографиями? — Она всегда просила Забелина, чтобы снимки, где фигурирует ее профиль, выпускались большими тиражами. Не было в институте мужчины, у которого не имелось бы карточки с надписью «Если не на память, то на всякий случай. Т.»
— Танюша, — успокаивал ее Забелин, — за временным преимуществом фоток ты не видишь будущей силы фильма. Я заставлю тебя плакать.
— Ради этого не стоит переводить пленку.
— Как раз стоит, печаль- это удовольствие. Мы будем просматривать кадры и плакать над собою. И это будет радостью, только тупой. Есть тупая боль, а печаль — это тупая радость. Что касается «Зенита», то я дарю его Решетневу.
— Но он не любит серийности! — всполошилась Татьяна. — Он будет снимать только то, что покажется ему занимательным.
— Будь покойна, я знаю, как его уговорить, — сказал Рудик. — У него есть одна слабинка — он не может жить без нас. А мы запретим фотографировать себя как объекты стратегического назначения. Пусть снимает пейзажи. Посмотрим, надолго ли его хватит.
— Похоже, меня поставили к стенке, — принял подарок Решетнев.
— Зачем так грубо — к стенке, просто поставили перед фактом.
— Я фотографировать-то толком не умею.
— Научишься. — заверила его Татьяна. — Только не уходи в кинематограф. Ты у нас последний любитель впечатлений.
Местом отчаливания избрали крупнозернистый пляж. Байдарка Татьяны оказалась бракованной. Усилиями отряда судно удалось кое-как связать и скрутить. Второстепенного Усова усадили в нос, набитый для противовеса провизией, Татьяна заняла кормовое сиденье. Как только их оттолкнули от берега, ватерлиния суденышка ушла под воду и больше не показывалась.
По берегам высоко и строго волновалась черемуха. Легкий скалярный ветерок, без всякого направления, шевелил кипевшие цветами ветки. Облако, одно на всем меднокупоросовом небе, словно привязанный баран, никак не могло сдвинуться с места. Справа по борту показалась деревня. Гулянье шло полным ходом. Надрывалась во всю ивановскую трехрядка, лаяли собаки, от топотания заходился в тряске невысокий курганчик.
На селе не бывает демонстраций, там начинают пить с утра, а к обеду первомай входит в апогей. Две длиннобородые козы заметили приближающуюся флотилию и поспешили, как дозорные, доложить. Селяне столпились на берегу, некоторые полезли в речку, желая сойтись поближе.
— Будем причаливать! — скомандовал Рудик.
— Суши весла!
На незапланированную встречу ушло полчаса. Говорили о международной напряженности, о хорошей урожайной погоде, упомянули о забастовке немецких горняков. Получилось что-то вроде митинга, после которого расчувствовавшиеся колхозники забили пустоты в байдарках зеленым луком, редиской и салом. Самый суетливый в безрукавке сунул меж ног Матвеенкова бутыль зельеобразной жидкости: