— Варфоломеевская ночь не 24 августа, а в ночь на 24, то есть вчера, поправил парахроника Решетнев.
— Тогда, слава богу, есть надежда, — сказал Артамонов.
Несмотря на снисходительность судьбы, внимания не притупляли, бдили, как надо. Дикарей никто не тронул ни в эту ночь, ни в следующую. Непоправимое чуть не произошло на третью. У Матвеенкова после тройной дозы некипяченого чая заработал без передыху внутренний биологический будильник. Среди ночи ему приспичило. Никто из караульных не засек, как Леша выходил. А когда возвращался облегченный — заметили. Дикари проснулись и схватились за березовые колы. Матвеенков открыл дверь и стал пробираться к своей лежанке. Два десятка глаз следили за ним в темноте, за каждым движением. Все держали в руках оружие и думали: «Как только он набросится на кого-нибудь, я его тут же и замочу!»
На счастье Матвеенков своим любимым и известным всем движением почесал зад. В темноте его узнали только по этому жесту. Вздох облегчения раздался из углов.
— Ну и повезло тебе! — сказал Решетнев. — Один шаг в сторону, и я вбил бы тебя в пол!
— Я, так сказать… в некотором роде… — завел свой каскад Матвеенков и через несколько секунд опять заснул, расслабив свои поперечно-полосатые мышцы. Остальные до утра не сомкнули глаз.
Барак так и не сожгли. Он и сейчас стоит на берегу. Мастер доложил в низовья, что запань Пяткое окатана. Дикари засобирались в обратный путь. Пока ждали транспорт, разукрасили бойцовки, надписали «Парма». Скоро пришла брандтвахта. Усаживаясь в ее нутро, в последний раз взглянули на Пяткое.
— Не верилось, что сможем переворотить, — сказал Рудик.
— Да, было дело, — вставила Татьяна.
Грусть угадывалась во всем и во всех. Август, август! Вот ты и догораешь своим прощальным огнем! Прощай, тайга, прощай, речка Вымь! Почему ты такая туманная? Тоже грустно? Ничего, все еще, может быть, повторится. Только не шали весной. Говорят, в прошлом году ты посмывала и унесла в Белое море столько добра! Прощайте, ссыльные! Конченные и неконченые! Жизнь вам судья!
К сходням Приемной запани леспромхоза пришвартовались под занавес дня. Пидор сошел на берег первым. Вечера как такового не было, просто солнце падало прямо в реку. Огненная полоса пробегала по воде, на повороте выбиралась на берег и сжигала производственные строения, штабеля леса, лица дикарей.
Развели костер. Гриншпону всунули в руки гитару. Песни, поплясав рикошетом по воде, возвращались обратно. На огонек и музыку подошли бойцы из ростовского стройотряда «Факториал». Отряд загружал в вагоны лес и отправлял к себе на родину. Слово за слово — разговорились, познакомились. Выяснилось, что командир у них непробивной и что денег они вряд ли получат столько, сколько не стыдно привести с севера. Три недели они добывали кровати, телевизор и прочее культурное оборудование. Пока устроились, ушло драгоценное время.
Ночь прошла быстро. Утром Фельдман и Климцов вернулись к своим командирским обязанностям — отправились в контору. Они пробыли там непредвиденно долго и вернулись только к обеду. В сопровождении директора, который сообщил, что денег для расплаты в кассе нет и надо немного подождать. Чтобы не терять времени даром, можно поработать по очистке Приемной запани. Немного, недельку-другую. Поскольку время терпело согласились.
Специфичным было то, что берега Приемной запани были очень топкими и то, что запань находилась в зоне. Дикари таскали бревна из адского джема и совсем не вдумывались, что, случись сейчас тревога — дикарям осталось бы только пришить номерки.
Заключенные работали в десяти метрах. Расконвоированные сплавляли им бревна с привязанными под водой ящиками спирта. Солдаты-охранники останавливали бревна багром, вынимали две-три бутылки в качестве пошлины за транзит и отпихивали дальше. Все было отлажено и шло как по маслу. Целую неделю горел штабель леса. Говорили, что на зоне его проиграли в карты. Дикарям хотелось побыстрее закончить очистку грязи от бревен. Решили поработать ночью. Через час, каким-то образом прознав про это, примчался на катере Зохер с Пидором.
— Вы что, с ума посходили! — начал он быстро втаскивать всех в водомет. — Вас же перестреляют, как гусей! На вышках чурки! Увидят, что кто-то там в темноте ковыряется и пришьют без всяких предупредительных под маркой беглых! И по десять дней отпуска получат! Нет, ребята, как вы ни мудрите, а литрушу спиртяги мне завтра поставьте!
Отблагодарила Зохера Татьяна. Они долго о чем-то пили чай с сухарями. Не одну ночь. Казалось, жара навеки воцарилась на земле. Растерявшееся лето не знало, что с собою делать в сентябре. Погода непонятна, как женщина. Только что была жарынь — и пожалуйста! Зарядили дожди. День, другое, третий. Словно нарушился водный баланс земли. Берег вовсе раскис. Работать стало невозможно. Ветры вперемешку с водой заметались по заколдованному кругу. Бревна, прибиваемые к берегу, иначе как по циклоиде двигаться не хотели. Толкнешь ее, эту деревяшку, она опишет дугу и снова к берегу — опять нужно отталкивать. От мороси коченели руки. Ждать погоды в такой ситуации все равно, что читать «Обломова». Думаешь, наконец-то он набросает планчик переустройства именьица, но тут подворачиваются Алексеевы и прочие. Ну, думаешь, проснется, и все изменится, но не тут-то было — дожди все идут и идут. Превалируют, доминируют, преобладают. Чем больше веришь в Обломова, тем они нуднее и безысходнее. Как страницы безутешного эпилога, листала осень день за днем и тащила отнекивающуюся и продрогшую насквозь тайгу в судорожный танец. Дикари то сидели в бараке, то чистили грязь от бревен. Не бревна от грязи, а наоборот, как в стране дураков.
Десять дней дожди лили, как во времена ноевы. С берегов скатывались грязнейшие потоки. Сколько чистой воды ни добавляло небо, вода в реке не становилась прозрачней. В то последнее утро посветлела только восточная половина неба. Словно на западе произошло непоправимое, и, несмотря на усилия природы, рассвет там ни как не мог наступить. Такой формы небесных явлений не знал даже Решетнев. Окрестная флора затихла, как перед грозой.
«Парма» загоняла к бревнотаскам последние бревна. Вдруг Фельдман, словно сорвавшись с цепи, заорал:
— Смотрите! Смотрите!
Как орда монголов, заполняя ширину реки, сплошной стеной медленно надвигался огромный плот леса. Края и конца ему не было видно.
— В восьмом отделении плитку сорвало! — догадался Зохер. Опомнившись, он выскочил из катера и побежал по берегу навстречу надвигающемуся лесу, закидывая ногами себе на спину огромные комья грязи. Дикари бросились вслед, не зная, что из этого должно получиться. Боны Приемной запани закрывали половину ширины реки.
— Будем отпускать тросы и перегораживать реку! - скомандовал Зохер. Раскручивайте лебедки! Лес неумолимо надвигался, открыто и нагло мечтая о беломорском просторе. Приемная запань была последней преградой на пути к морю. Внизу лес уже было не поймать ничем. Выше запани река сужалась. Берега, стиснув поток бревен, затормозили его. Боны удерживались только двумя тросами.
— Не выдержат! — сказал Зохер. — Надо ставить дополнительные!
Запасные тросы лежали на берегу, смотанные в баранки. Три свободных конца привязали к катеру. Водомет затарахтел, разматывая крепеж. Рудик, Решетнев, Климцов влезли в катер. Как самые близкостоящие. Зохер начал объяснять, как лучше зацепить тросы за боны. Самому ему было не сделать этого — управлять катером, кроме него, никто не мог.
Лес начал входить в запань, грозно шурша и перетирая кору в порошок. Шум был всепроникающим. Сразу становилось понятно, что порожден он чем-то мощным, нечеловеческим. Вода была мутнее, чем в Хуанхэ. Первым нырнул Решетнев. Он намотал под водой на бревна конец троса и, стуча зубами, влез в катер. Второй трос обвязал Рудик и тоже вымок до нитки. С третьим тросом выпадало нырять Климцову.
— Не успеем, сотрет бревнами! — отказался он нырять под боны.
— Эх! — простучал зубами Решетнев и ушел под воду повторно.
Лес наползал. Два дополнительных троса натянулись как струны. Боны заскрипели, сдерживая натиск сбежавших от хозяина бревен — такая силища!