Доктор навсегда запомнил, как тогда пришел в себя, попятился и споткнулся, а дохлый пес пополз к нему – насколько позволяли удерживавшие его ветви растения. Он помнил, как пронзительно закричала Сирения…
Они с сестрой убежали, а позже мистер Брютт, их садовник, окончательно убил пса и выкорчевал куст. И все же с того дня мертвое чудовище, ведомое его хозяином-растением, навсегда поселилось в изредка возвращающихся кошмарах Натаниэля Френсиса Доу.
С тех пор доктор избегал посещать старые сады, и идти в сад ГНОПМ ему сейчас совершенно не хотелось. К тому же уже стемнело, а туман сгустился еще сильнее, чем днем. Между тем профессору Мунишу требовалось проверить, как готовится ко сну какой-то его цветок, и доктор Доу вынужденно согласился составить ученому компанию.
Как только калитка закрылась, в саду тут же поселилась тишина. Профессор зажег переносной фонарь, правда, осветить ему удалось лишь пару футов вокруг. У самой калитки начинался узкоколейный рельсовый путь, ведущий куда-то вглубь сада; на нем стояла небольшая прогулочная дрезина.
– К сожалению, она сломана, – сказал профессор Муниш, отметив интерес доктора. – Нам придется идти пешком.
Натаниэль Доу кивнул, и они пошли по выложенной неровными камнями дорожке, по обе стороны от которой замерли узловатые деревья. Ветви и листья образовывали некое подобие изломанной арки над головой, и доктора посетило неприятное ощущение: он будто бы шел сквозь рану, углубляясь в ткани шаг за шагом, и рваные края этой прорехи были так близко, что можно вытянуть руку и коснуться их.
– Вы, верно, заметили плачевное состояние сада? – спросил меж тем профессор. – А ведь когда-то это была гордость ГНОПМ. Теперь все иначе. Растения сохнут и болеют – они разрастаются беспорядочно, некоторые из них нападают на прочих и пожирают их. Вся восточная часть сада гниет… Это ужасно – мы теряем уникальные виды, а начальству ГНОПМ плевать – эти скряги готовы удавиться за один лишний пенс: им нет дела до «каких-то сорняков»!
– Я так понимаю, светильный газ сюда не поступает? – Доктор указал на фонарные столбы, выстроившиеся вдоль дорожки и почти полностью затянутые вьюнком.
– Увы, – печально сказал профессор. – Я просил мистера Феннига, управляющего, зажечь фонари, но он отказал. К сожалению, я не обладаю здесь должным влиянием и, кроме меня, с нашей кафедры сейчас никого в ГНОПМ нет: весь состав ботанического общества под руководством профессора Гранта на данный момент пребывает в экспедиции.
Доктору показалось, что скрипнула калитка. Он обернулся, но ничего, кроме тумана, не увидел. От стены сада больше не раздалось ни звука, и Натаниэль Доу повернулся к своему спутнику:
– Здесь очень… меланхолично, – заметил он, хотя намеревался сказать: «мертвенно».
– Никто не посещает сад, кроме ученых общества, – ответил профессор. – А в прежние времена здесь проводили экскурсии и практические занятия по ботанике. Славные-славные старые добрые времена…
Натаниэль Доу промолчал.
Дорожка привела профессора и доктора к небольшой оранжерее – ее стены, как и стеклянная крыша, сплошь заросли бордовым плющом, на двери висел замок, а у входа замерли ржавые автоматоны-садовники, оплетенные вьющимися растениями, словно одетые в бесформенные темно-зеленые шубы.
Посетители не стали здесь задерживаться – свернули у оранжереи на еще более узкую дорожку и пошли вдоль стены. Свет фонаря скользил по бордовой завесе, и, когда он попадал на листья, те съеживались и сворачивались, будто стыдились или боялись.
Вскоре оранжерея осталась позади.
По мере углубления в сад Натаниэль Доу все явственнее ощущал в себе некоторые вызывающие беспокойство симптомы. Под цилиндром на лбу проступил пот, хотя было довольно сыро, по пальцам прошла мелкая дрожь, а сердце ощутимо забилось быстрее.
Доктор никогда не спешил с выводами (кроме тех случаев, когда встречал, как ему казалось, очередную тварь-болезнь), и сейчас очень не хотел признавать, что его одолела единственная хворь, которой подвержены все люди без исключения и от которой даже у него нет лекарства: страх.
В целом доктор Доу не был человеком, который склонен чего-то пугаться. Слишком уж скептически он относился к вещам, которые обычно вызывают у обывателя страх. Он не испытывал практически никаких эмоций перед «жутким», «зловещим» и уж тем более «необъяснимым», у него не было фобий (он считал фобии – несуществующей болезнью, неким видом ипохондрии), в то время как аудиодрамы, которые транслировали по радиофору и от которых «кровь стынет в жилах!», вызывали у него лишь скуку. Джаспер часто шутил, что его дядюшка – бесчувственный автоматон, но все же он заблуждался. И, вероятно, племянник был бы весьма огорчен, узнав, что Натаниэль Френсис Доу – тоже человек и что он тоже умеет бояться.