Райдер бросил на него быстрый взгляд.
— А, так ты уже думал над этим.
Лонгмэн усмехнулся было, но внезапно у него мелькнула не совсем приятная догадка: так вот почему Райдер не касался самой главной проблемы раньше. Он был уверен, что ты и так будешь ломать над ней голову, и дал тебе на раздумье достаточно много времени.
— Да, — ответил он, — я поразмыслил тут на досуге, и сейчас мне кажется, что и это выполнимо.
— И как же?
Когда он выложил свой план и с триумфом посмотрел на Райдера, тот сначала подозвал официанта и попросил повторить заказ, а потом спокойно сказал:
— Ну что ж, тогда мы это сделаем.
Лонгмэн, стараясь попасть ему в тон, так же небрежно бросил:
— Конечно, почему нет? — однако почти в тот же момент он почувствовал, что его начала бить нервная дрожь, как перед близостью с женщиной.
Но даже тогда у него все еще было время остановиться. Достаточно было просто отказаться. Конечно, он потерял бы уважение Райдера, но ничего страшного не случилось бы. И все же было что-то сильнее личности Райдера, что заставило его согласиться. Словно вся прошлая жизнь встала вдруг перед его мысленным взором: серое тоскливое прозябание, одиночество, вечная борьба за существование. В свои сорок с небольшим лет у него, конечно, были еще шансы найти работу, но какую? В лучшем случае это была бы череда случайных и самых грошовых заработков, за которые берутся только отбросы общества. Собственно, такой и была его жизнь, с тех пор как пришлось уйти из машинистов, и она могла стать только хуже. Вполне возможно, последним аргументом, заставившим его предпринять эту отчаянную попытку прорваться к лучшей жизни, было горькое воспоминание о том кратком периоде, когда он нанялся консьержем' в дом, где жила богатая публика. Он открывал дверь людям, которые не замечали его существования, даже те, кто с ним здоровался. Он выбегал под проливной дождь, чтобы поймать для них такси. Он помогал почтенным матронам поднимать наверх пакеты с покупками. Он гулял с собаками жильцов, которые были в отъезде или просто не хотели выползать на улицу в мерзкую погоду. Он гонял из подъезда хулиганистых мальчишек и бездомных бродяг, забредавших погреться. Он был слугой, лакеем в глупом обезьяньем форменном костюмчике.
Такие воспоминания трудно заглушить, и они поддерживали его на протяжении месяцев подготовки, хотя ему ни на минуту не удалось избавиться от тревожного ощущения, которое должно быть знакомо человеку, решившемуся лечь на операцию, когда шансы умереть под ножом хирурга примерно равны шансам выжить и выздороветь…
Резкий вскрик Джо Уэлкома разорвал тишину. Это был настолько жуткий звук, что лицо Лонгмэна моментально побледнело под маской. Там, в другом конце вагона, Уэлком продолжал что-то бешено орать в направлении туннеля, и Лонгмэн сразу понял, что сейчас он начнет стрелять и кто-то, кто бы ни был в туннеле, погибнет. Поэтому выстрелы даже помогли ему прийти в чувство. Не успело эхо умолкнуть, как Лонгмэн уже лихорадочно колотил кулаком в дверь кабины.
Бледный, как привидение, кондуктор стоял во главе длинной колонны пассажиров, конец которой скрывался дальше в туннеле. Было прохладно, но лоб кондуктора покрывала испарина. Перед ним высилась мощная фигура Доловица, который кричал:
— Да плевать я хотел, что они угрожали тебе автоматами! Хоть пушками! — его голос резонировал в тесноте туннеля. — Ты не должен был без разрешения покидать свой поезд…
— Но они заставили меня. У меня не было выбора.
— …как капитан корабля не должен покидать мостика. Да, да, именно так!
По мере того как Доловиц слушал объяснения кондуктора, боль в груди все усиливалась, а затем она перекинулась на желудок и голову, словно полный список несчастий — захват поезда, отсоединение головного вагона, угрозы пассажирам и машинисту, отключение напряжения, — словно каждое из них отдавалось в соответствующем органе его тела.
— Они сказали, что убьют меня… — голос у кондуктора прервался, и он обернулся к пассажирам, апеллируя к ним как к свидетелям. У них же автоматы!
Несколько пассажиров мрачно закивали головами, а откуда-то сзади донесся возглас: "Ну пошли же, наконец! Должны мы когда-нибудь выбраться из этой трубы?" Мотив подхватили другие голоса, и до Доловица дошла наконец вся опасность паники.
— О’кей, — сказал он спокойнее, — Кармоди… Тебя ведь зовут Кармоди? Выведи как можно скорее всех этих людей на платформу. Там стоит поезд. Воспользуйся его передатчиком и сообщи в Центральную диспетчерскую все, что ты только что рассказал мне. И добавь, что я отправился посмотреть, как там дела.