Он вернулся в дом своей тетки, где за время его отсутствия произошли некоторые перемены. Она стала меньше пить и завела себе любовника — пожилого адвоката с похотливыми глазками. Не столько из любопытства или подлинного интереса, сколько от того, что больше заняться было нечем, Райдер истратил свои сбережения, путешествуя по Европе. В Бельгии, в одном из обшарпанных портовых кабаков Антверпена, он встретил жизнерадостного немца, который завербовал его наемником в Конго.
С тех пор, за исключением кратковременной службы в Боливии, он почти постоянно пропадал где-нибудь в Африке, сражаясь то на той, то на другой стороне. И эта жизнь его вполне устраивала. Он обучился методам ведения боевых действий на различных типах местности. Ему доводилось командовать подразделениями самой разной степени подготовленности и отваги. Трижды он был ранен, два раза это были пустяковые царапины, один раз его здорово задело осколком снаряда, который только чудом миновал жизненно важные органы его тела. Через месяц он снова был в бою.
Когда на рынке наемников наступило перенасыщение, ему пришлось довольно долго торчать без дела в Танжере. У него была возможность заняться контрабандой (гашиш — оттуда, сигареты — туда), но он отказался. В то время для него еще существовало различие между тем, чтобы продавать свою воинскую доблесть и заниматься преступным бизнесом. Ему попался иорданец, суливший службу в армии короля Хуссейна, но он вскоре пропал и больше не появился. Вернувшись на родину, Райдер обнаружил, что тетка и ее адвокат скрепили нежную любовь узами законного брака. Он собрал пожитки и перебрался в Нью-Йорк.
Через несколько недель после того, как он начал работать страховым агентом, у него завязался роман с женщиной, которая не хотела покупать страховые полисы, но была не прочь уложить его в постель. Она обладала феерическим темпераментом, но беда была в том, что он по-прежнему не находил никакой прелести в сексе. Женщина эта горячо убеждала его в своей любви. Возможно, это было правдой, однако он так и не смог привыкнуть к тому набору телодвижений, который она называла любовью. В тот день, когда его уволили со службы, он перестал видеться с ней. Ни то ни другое не имело для него большого значения.
Почему он принял дружбу Лонгмэна? Это трудно объяснить. Просто дружба была ему ненавязчиво предложена, и он подумал, что отказываться не стоит. Точно так же не мог он объяснить, почему, отказавшись вступить на преступный путь в Танжере, он с такой легкостью пошел по нему здесь, в Нью-Йорке. Может быть, это произошло потому, что в преступлении, которое он затевал в этот раз, присутствовали проблемы стратегии и тактики, решать которые он так любил. А быть может, его тоска достигла сейчас пика, до которого в Танжере было еще далеко. Но самой вероятной причиной была та, что большие деньги, которые он собирался взять, навсегда избавят его от необходимости зарабатывать на жизнь мелочевкой. Кроме того, его всегда приводило в приятное возбуждение чувство риска. Но в конце концов мотивы не имеют значения. Нужно действовать, остальное — в сторону.
Командир лейтенанта Прескотта, капитан Дургин, позвонил в Центральную диспетчерскую, чтобы сообщить о гибели Казимира Доловица. Прескотт протянул руку через плечо Коррелла и взял трубку. Услышав новость, начальник управления движением закрыл лицо руками и с глухим стоном сполз по спинке кресла.
— Я сейчас поеду на тот берег реки к 28-й улице, — продолжал свой разговор с Прескоттом капитан, — хотя я уверен, что тамошние полицейские все равно не дадут нам ничего сделать. Они возьмут операцию в свои руки.
Коррелл вдруг встрепенулся и театральным жестом воздел руки к небу.
— Подключаются все более высокие начальники, — рассказывал капитан. — У нас Костелло и председатель, а с той стороны главный полицейский комиссар и мэр… Слушай, что там у тебя за шум?
Коррелл в этот момент посылал в потолок хриплые проклятия подлым убийцам Казимира Доловица, безжалостно призывая на их головы гнев божий и еще более твердо обещая свою собственную месть.
— Это начальник управления движением, — объяснил капитану Прескотт. — Должно быть, Доловиц был его приятелем.
— Скажи, чтобы он заткнулся. Я ничего не слышу.
Теперь взгляды всех, кто находился в диспетчерской, были прикованы к Корреллу, который вдруг затих, снова обмяк всем телом и тихо зарыдал.