— А ручки управления? — спросил он. — Как я поведу поезд без них?
— Тебе пришлют полный набор.
— Я не стану пользоваться чужой тормозной рукояткой. Вы должны знать, что у каждого машиниста есть своя…
— Тебе придется пользоваться тем, что есть, — впервые в голосе главаря прозвучало нетерпение. — Пошли!
Денни шагнул ближе к двери, но снова остановился.
— Я не смогу этого сделать. Мне придется пройти мимо трупа диспетчера. Я не вынесу этого…
— Закрой поплотнее глаза, — посоветовал главарь и подтолкнул Денни к выходу.
Непонятно почему Денни пришло воспоминание об одной шутке, которую он отпустил, когда службы в церквах впервые начали вести не по латыни, а на понятном всем английском языке: "Если бы я раньше знал, о чем тут разговор, я бы давно перестал верить в бога". Неужели теперь он будет наказан за это невинное зубоскальство? Боже! Боже милостивый! Денни совсем не то имел в виду. Дай ему выбраться отсюда живым, и ты обретешь в нем самого горячего сторонника, самого пос-пушного раба своего. Никогда больше не позволит он себе таких глупых шуток. Он не будет грешить, никогда не солжет, ни в чем не нарушит твоих заповедей. Он будет всю оставшуюся жизнь полон одной лишь доброты и веры в тебя, господи…
— Прыгай, — услышал он за спиной голос главаря.
На какое-то мгновение раньше, чем главарь поднял свой указательный палец, Анита Лемойн отчетливо поняла, что человек смертен. Она была не в состоянии больше концентрировать все свое внимание на итальянском мальчике. Взгляд ее нервно заметался между толстой мамашей, пестовавшей своих сосунков, и старой алкоголичкой, сопевшей во сне, пожевывающей толстыми слюнявыми губами.
Да, ощущение возможной собственной смерти осенило ее, но не как мысль о самой смерти, а как понимание, что не так уж далек тот день, когда тело ее раздастся вширь, лицо покроют морщины, грудь обвиснет, и это будет концом той глупой суетливой возни, которая была сейчас ее жизнью. Она впервые вышла на улицу в четырнадцать лет. Сейчас дело шло уже к тридцати, и пора было подумать о будущем. Толстая мамаша и эта алкоголичка. Эти две фигуры показали ей два возможных варианта ее будущего, которое уже где-то рядом.
Пьяница умерла еще при жизни, это сразу видно. А что же эта толстушка? Она заперта в стенах тесной и неопрятной квартирки, вечно занята стиркой, глажкой, беготней по магазинам и едва успевает утирать носы своим соплякам. Да, эти две судьбы хуже, чем просто смерть. Может быть, сейчас самое время начать делать кое-какие сбережения, чтобы потом иметь возможность открыть магазинчик или кафешку для девчонок с улицы. Учитывая, как любят сорить деньгами эти проститутки, можно сделать из такого предприятия золотое дно. Как любят транжирить проститутки… Как любит она сама, черт возьми! Множество ненужных тряпок, ежедневная выпивка в баре, счета за электричество. А ее дурацкая привычка давать чересчур щедрые чаевые, где только можно?
Палец главаря гангстеров уперся в машиниста. Вот бедняга!
— И что же нам теперь делать? — спрашивал Мисковски. — Опять тронуться в путь как ни в чем не бывало?
Он все еще лежал, прижавшись щекой к грязной шпале.
— Будь я проклят, если знаю, — отвечал полисмен. — Одно могу сказать точно: крепко достанется тому идиоту, который сделал первый выстрел. Держу пари.
— Так что же нам делать? — повторил вопрос Мисков-ски.
— Я всего лишь рядовой полисмен, а ты — сержант. Тебе и решать, что делать.
— Во-первых, я не твой командир. А во-вторых, что такое сержант, когда кругом кишит высокое начальство. Без их приказа я с места не двинусь.
Полисмен снова выглянул из-за края мешка с деньгами.
— Там в конце вагона какие-то люди. Двое, нет — трое.
Сержант тоже осторожно поднял голову.
— Они открыли дверь и, по-моему, беседуют… Смотри, один из них спрыгнул на путь.
Мисковски видел, как человек распрямился после прыжка, оглянулся на дверь вагона, потом медленно и неловко пошел.
— Он идет прямо на нас, — зашептал Мисковски. — Приготовь-ка на всякий случай пистолет. Он идет сюда.
Поскольку все внимание сержанта было приковано к идущему, он не видел, как в окне задней двери вагона возник ствол автомата. Снова была вспышка, и фигура человека на путях, качнувшись, рухнула лицом вперед. По туннелю пронеслось эхо выстрелов.
— Господи! — охнул Мисковски. — Это же настоящая война.