Первая же пуля попала Тому Берри под правую руку, и пистолет отлетел в сторону. Вторая, как ему показалось, ударилась сначала в бетон перед ним и лишь затем рикошетом — в грудь. Удар отбросил его влево на рельсы, где он и лежал теперь в луже жидкости, которую его сознание отказывалось воспринимать как собственную кровь.
Пистолет он потерял уже второй раз. В этом есть, видимо, что-то фрейдистское. Он потерял его, потому что хотел потерять? Впрочем, на этот раз нельзя сказать, что оружие было действительно потеряно. Вот он, револьвер, лежит рядышком. Но дотянуться до него он не сможет.
Он видел, как приближается главарь: спокойно, не спеша, в небрежно спущенной руке пистолет. Интересно, с какой скоростью он движется? Вопрос не праздный — от этого зависит, сколько мне осталось жить. Главарь, конечно, мог бы прямо сейчас остановиться, хорошенько прицелиться и прикончить меня. Он ведь попал два раза из трех с гораздо большей дистанции. Но нет, подумал Том, этот тип — законченный педант. Он все доводит до конца наиболее оптимальным способом. С ним он поступит так же, как с итальянцем. Пистолет к виску, и — привет.
Он плакал, когда главарь наконец подошел и склонился над ним. Том закрыл глаза.
Будет ли она вспоминать обо мне?
В этот момент откуда-то из туннеля донесся крик.
На станции "Боулинг-грин" патрульный транспортный полицейский Северино стоял так близко к краю платформы, что обтер вагон "Пелхэма, 123" полой своего кителя, на которой осталась грязная полоса. Он заглянул прямо внутрь кабины. А так как его доклад по радио звучал спокойно и деловито, информация была на этот раз воспринята всерьез.
"В кабине никого нет. Повторяю, в кабине никого нет. Стекло выбито, кабина пуста".
Сознание инспектора Дэниэлса продолжало оставаться расщепленным. В один момент он снова был там, в Йешиме, со своим дивизионом в кромешном аду японского артобстрела: люди кричали и падали, сраженные осколками или страхом. А через какую-нибудь секунду воспаленный мозг возвращал его в туннель подземки и он чувствовал на своем лице дыхание легкого сквозняка.
Перед ним периодически возникала еще одна картина. Он идет по своему участку. Третья авеню, сороковые годы. Тогда в округе жили сплошные ирландцы. Хотя и армяне тоже были. Баяджан — хозяин аптеки, Менджес — зеленщик, Марадян — продуктовая лавка, еда в ближневосточном стиле. Даниэлс не мог этого есть — слишком остро, одни специи… Хотя нет, Менджес был грек.
Потом опять: ровное поле и ряды крестов со многими знакомыми ему именами. Йешима, 77-й дивизион. Ага, у него на лбу кровь. Он ранен. Что это было? Осколок японского снаряда?
Впереди него по улице шел человек. Даниэлс ускорил шаг. Нет, он ведь в туннеле, и впереди по путям кто-то идет. На своем участке Даниэлс знает каждого. Этого что-то не узнаю. Мне не нравится его походка. Что он делает здесь поздно ночью? Вроде бы ничего подозрительного в нем не заметно, но чутьем опытного полицейского он улавливает что-то неладное. Остановить для выяснения личности.
Человек на рельсах. Что это у него в руке? Пистолет? Никому не позволено ходить с оружием по его участку — участку, где служит умный и честолюбивый полицейский, который, поверьте, дослужится когда-нибудь до инспекторского чина. Он достал из кобуры револьвер. Человек впереди сначала остановился, затем нагнулся…
— Эй там, ни с места! Брось оружие!
Человек резко повернулся, и Даниэлс увидел вспышку. Он выстрелил в ответ, и гром выстрелов вернул, как ему показалось, ощущение реальности. Да, это перестрелка с бандитом, который пытался ограбить салун Пола Райана…
Последней мысли у Райдера не было. Он умер мгновенно, ощутив лишь на языке металлический привкус пули 38-го калибра, вошедшей чуть ниже подбородка, сокрушившей зубы и пробуравившей себе дорогу в мозг.
Прекрасная стрельба, сделал сам себе комплимент инспектор Даниэлс. Как тридцать пять лет назад, когда вооруженный бандит ворвался в салун Пола Райана. Даниэлс получил тогда свое первое повышение по службе, не говоря уже о том, что Райан посылал ему потом ящик виски на каждое Рождество на протяжении пятнадцати лет, пока старик не сошел в могилу. Дело принял его сынок, который много о себе мнил и был полностью лишен чувства долга по отношению к обязательствам своего отца.