Просто идея эта, насчёт трёхрядки, меня как-то не торкнула и сапогов я не купил, ну а девки красные, да тем боле бойкие завсегда найдут кому давать разнообразно лакомства свои калёные.
По совокупности вышеизложенного, вместо пятиголосной однорядной клавишной в тональности ля-мажор/ре-минор, рядом с невскрытой кипой (слегка уже поросшей девственной пыльцой нетроганности) нагловато прилёг блокнот с оттенком как бы даже некоторой развязности в дерматине своей светло-серой обложки.
Назначение писчебумажного пройды рисовалось мне в довольно-таки общих чертах, но и с достаточно различимой неизбежностью мурашковых игрищ (потому как игр онлайновых ещё и в помине не было, а сами компьютеры именовались вычислительной техникой, под которую, из-за её динозавровой многотонности, приходилось заливать железобетонные фундаменты и уже на таком твёрдом основании она с рокотом крутила бобины своих плотных перфолент).
Так что, стрекулист, любишь на роскошной лакировке поваляться – люби и игры разума терпеть на клетчатых полях своих страниц, где поползут легионы муштрованной мурашни, излагая как я докатился до жизни такой. Но перечёркнутые не в счёт.
Именно тогда-то непререкаемо кристально обрисовалась вся скользкость данного вопроса: с чего начать?
Ну а блокнот особо парится не стал и с бесшабашным разгильдяйством погнал, с места в карьер, про наивные тусовки невинных пацанов на скрипучем крыльце ветхой хаты, под звёздами тихих ночей, под спотыкливые переборы гитары рыжего Васи Маркова, которого тут нет, но щипковый инструмент – его, под приколы и шутки понятные лишь узкому кругу ржущих…
Всё как всегда в уездном городе N…
Итак, по вечерам блокнот превращался в машину времени, куда сбегались уже сто раз помянутые мурашки выстроиться прерывистой цепочкой и замереть на очередном белом поле… Покуда её не угнали, машину эту.
С заявлением о пропаже я не стал никуда обращаться и не проявлял чувства законного недоумения от посягательства на персональное пространство полки, во избежание злорадных деклараций, что надо было раньше в эту тему думать.
Да пару раз меня уже предупреждалось упрёками завуалированными под вопрос: что это за хулиганскую херню я шкрябаю в том блокноте?.
Но потом главный городской психиатр поставил диагноз, что блокнот недостаточно буйный и его можно отнести обратно – лежать под боком толстой бандероли.
Доносители исполнили предписание врача, но не оказались готовыми к том, что за этим последует…
А и что же ну что же такое было-то?
Ни-че-го!
Вид пропажи возникшей обратно не возбудил во мне реакции уловимой невооружённым глазом, и с той поры количество неприкасаемых на этажерке резко возросло до двух—коричневый и серый—на пути к равенству пигментации под слоем пыли равной толщины.
Обстановка, как и текущий вокруг неё момент, убедительно свидетельствовали о несвоевременности взаимодрессирующих забав на бумажно-клеточном уровне.
Впрочем, прекращение игрищ могло произвестись и в пику чрезмерно любопытным вертухаям, чьи рефлективные взгляды в сторону лежбища на лаке полки, совместно со следами пальцев, порою бороздивших глубины пыли на обложке, подсовывали дедуктивный вывод о неутолённом любопытстве: но что же дальше-то в той хулиганской писанине?
Ни-че-го.
Снесите психиатру, авось да высмотрит развитие сюжета и без опоры на очертания букашечек в так никогда и не написанных строках.
Поэтому начало из той точки оказалось фальстартом…
Сигналом дальнейшей попытки стал том издательства Penguin Books в мягкой обложке одолженный мне пару лет спустя (сроком на десять лет) в момент моего отъезда в Закавказье…
Первая зимовка по ту сторону гор проводилась в пионерской комнате двухэтажной школы. Прежде это был просто дом, но затем хозяина раскулачили или же он добровольно отказался от прав домовладения и в деревне появилась школа для обязательного среднего образования.
К моему приезду то или иное событие стало уже достоянием прошлого, а бередить детальными расспросами я воздержался.
Помимо меня в комнатушке на втором этаже зимовали также горн с барабаном и стол заваленный парой десятков книг—школьная, затрёпанная до дыр библиотека—и множество счастливой детворы в пухлых пачках плакатов из плотной бумаги завесивших две стены грамматической наглядностью Английского и Армянского языков. Третьей стены едва хватало для деревянной двери в школьный коридор, а четвёртая состояла из дощатого бортика метровой высоты под рамой балконно остеклённого переплёта.