– Искеп, Епифановна, искеп, залётная ты моя…
Раздался знакомый сухой щёлк и створка штатно поехала вверх.
Иннокентий принял от Майи её сумку, пока та вываливалась в щель и отходила нетвёрдо шаткой походкой по пляжу.
Он смотрел вслед её миловидно округлым джинсам Levi’s, готовясь протиснуться на волю вслед за нею, когда вдруг ощутил вибрацию в прижатой к его боку сумке, сунул туда руку и из следующей упаковки достал вибрирующий айфон, который начинал переходить на заключительные писки адской машинки из голливудских боевиков.
Он молниеносно выхватился в щель, скачками гепарда рванулся к Майе, но чувствуя, что не успеть, последние метры пролетел как пловец, что бросился в воду вытянув руки.
Дотянулся.
Они на пару покатились по песку. Раздался оглушительный взрыв.
Майа стряхнула песчинки прилипшие в уголке её губ и спросила:
– Это что было?
– Твой айфон.
– У меня нет айфона.
– Больше нет, но был – розовый айфон в зелёной сумочке.
Уголки распахнулись, обращая губы в очаровательную «О».
Она застыла рядом с ним горестно взирающим на кучку белых неровных осколков – всё что осталось от Епифановны и на чёрный огарок торчащего неподалёку ствола пальмы…
Когда они приближались к хижине, Майа вдруг вспомнила:
– А на УЗИ мне сказали, что будет мальчик. Я уже и имя ему придумала – Гаутама. А ты какое бы хотел?
– Хотел бы Егором, в честь Епифановны, но придётся отложить, ты ж ведь упёртая. – И, как приз победителю, он протянул ей чудом уцелевшую в синих лохмотьях бутылку с чёрточкой в названии напитка на наклейке…
А пугало в выбеленной зноем куртке, за оградой из сухих камней, вздохнуло с облегчением, но улыбаться воздержалось, всё равно ведь дальше некуда, если у тебя разрез рта Чекаэса от компрачикосов (он же Человек, Который Смеётся)…
И под звуки невинного рока из полузабытого детства:
"Не ходите, дети, в школу!
Пейте, дети, Кока- (ТСС! ТСС!)…(и уже шёпотом): -К*оолу!"
снизу вверх из каннабисной гущи поплыли финальные титры…
* * *
Бутыль #37 ~ Ибо всё возвращается на круги своя ~
Арам был сама уважительность, называл меня полным титулом «Дядь Сирож» и клялся, что даже не слыхал моей деревенской клички «Цогл», хотя в глаза меня ею не звали.
Но и я не показывал виду, что мне не нравится его излишняя шумливость присущая людям не совсем уверенным себе.
Однако в тот день он пришёл ко мне на подворье непривычно тихий и в прогоне обычных деревенских тем—какой мудак новый председатель (тот вообще-то жил безвылазно в Лачине, но числился жителем нашей общины), сколько телят вчера волки порезали в тумбах в очередь Амбо и чьих, кому он теперь будет отдавать своими, а также новости ближайших деревень—держал он себя с какой-то непонятной полуулыбкой, а когда стал спрашивать про мои дальнейшие планы: что дальше намечаю строить и сколько уже в подвале литров спирта, мне даже почувствовалась в нём небывалая прежде ко мне снисходительность.
Как-то свысока. Как будто знал уже…
Эмма в то утро проснулась рано, а не в одиннадцать, как всегда по воскресеньям, и была во дворе, когда начались эти странные «бухи», она стояла на крыльце на солнышке и уже знала, но не хотела догадаться и спросила маму, а Сатэник, посуровев лицом, сказала:
– Это война, Эмма.
Бомбили Степанакерт.
Мама сказала Эмме спуститься в подвал под кухней.
По улицам носились обезумевшие машины, не различая цветов светофора.
Люди бежали, вскрикивали. Куда? Кому?
Пыль с дымом поднимались в синее небо.
Началась третья карабахская война.
Полуторамесячная странная война. Война беспилотниками против автоматов легендарного Калашникова.
Война, в которой генералы приказывают оставить укрепрайон и отойти. Ну командиры ж знают да. Манёвр такой, наверно. Для стратегии.
Затем бросают в атаку на оставленные позиции до тех пор, когда бросать уже некого.
А после, премьер награждает генералов званиями Герой Нации, за чёткое исполнение поставленной задачи.
Полковник по кличке Чоха, упрямый как карабахский осёл, довёл Премьера до того, что пришлось по телефону позвонить, так он ответил: «шли письменный приказ», нигадяй праативный…
Приказа так и не получил, за всю войну не сдал и метра, но и Героем Нации не стал…
Два батальона выводились в чисто поле оборонять подступы к Степанакерту.
Там и простояли треть войны даже без лопат, чтоб выкопать окопы. Без пищи, кроме сухих макарон.