— Это был еврей, старше нас, лет семидесяти.
— И жизнь в концлагере состарила его еще больше?
— Да.
— Как он выглядел?
— Глубоким стариком.
— Дряхлым и беспомощным?
— Я… я… не могу сказать.
— Он был больше не в состоянии работать хирургом и не представлял никакой ценности для немцев?
— Я… я не знаю… Он слишком много знал.
— Но вы и Кельно знали то же самое и все же не были отправлены в газовую камеру. Вместо этого вы оказались в частных клиниках. Я утверждаю, что доктор Дымшиц был отправлен в газовую камеру потому, что был стар и бесполезен. Я утверждаю, что именно в этом, и ни в чем другом, состояла истинная причина. Далее, доктор Кельно заявил, что был жертвой коммунистического заговора. Вы коммунист. Что вы по этому поводу можете сказать?
— Я приехал в Лондон, чтобы говорить правду, — выкрикнул Лотаки. — Почему вы думаете, что коммунист не может говорить правду или давать показания в пользу некоммуниста?
— Вы слыхали про Бертольда Рихтера, высокопоставленного восточногерманского коммуниста?
— Да.
— Вам известно, что он и сотни других нацистов, которые работали в концлагерях, теперь служат коммунистическому режиму?
— Минуточку, — прервал его Гилрей и повернулся к присяжным. — Я не сомневаюсь в справедливости этих слов мистера Баннистера, однако это не означает, что они что-то доказывают.
— Я утверждаю, милорд, что у коммунистов есть очень удобный способ реабилитировать бывших нацистов и эсэсовцев, которые им нужны. Каким бы черным ни было их прошлое, об этом прошлом забывают, если они приносят себя на алтарь коммунизма и могут быть полезны режиму.
— Но вы же не хотите сказать, что доктор Лотаки нацист?
— Я хочу сказать, что у доктора Лотаки исключительные способности к выживанию и ему удалось выкрутиться даже не один раз, а дважды. Доктор Лотаки, вы сказали, что обратились к Кельно как к своему начальнику и говорили с ним об этих операциях. Что бы вы сделали, если бы доктор Кельно отказался их делать?
— Я бы… я бы тоже отказался.
— Больше вопросов не имею.
10
Эйб сидел в темной комнате. Перед домом остановилась машина, открылась и закрылась входная дверь.
— Пап?
Бен нашарил выключатель и зажег свет. Отец полулежал в кресле напротив двери, вытянув ноги, и на груди у него стоял полный стакан виски.
— Пап, ты напился?
— Нет.
— Выпил?
— Нет.
— Все уже почти час как собрались у Шоукросса и ждут тебя. Миссис Шоукросс приготовила угощение, там играет пианист, которого они пригласили… в общем, леди Видман послала меня сюда за тобой.
Эйб отставил стакан, поднялся на ноги и некоторое время стоял опустив голову. Бен не в первый раз видел отца в таком состоянии. В Израиле он часто заходил к нему в спальню, служившую и рабочим кабинетом. После того как отец целый день писал, он был совершенно измучен, иногда плакал из жалости к какому-нибудь персонажу книги, иногда бывал таким усталым, что не мог даже зашнуровать туфли. Так же он выглядел и сейчас, только еще хуже.
— Я не могу их видеть, — сказал Эйб.
— Ты должен, пап. Стоит тебе их увидеть, и ты забудешь, что они были изувечены. Это веселые люди, они смеются и прекрасно держатся, и все очень хотят видеть тебя. Еще один мужчина приехал сегодня утром из Голландии и две женщины — из Бельгии и Триеста. Теперь все налицо.
— За каким дьяволом я им нужен? Хотят посмотреть на того, кто вытащил их в Лондон и собирается выставить на всеобщее обозрение, как уродов в цирке?
— Ты знаешь, зачем они здесь. И не забывай, что ты для них герой.
— Какой там, к дьяволу, герой.
— Ты герой и для Ванессы с Йосси, и для меня тоже.
— Ну да, как же.
— Ты думаешь, мы не понимаем, ради чего ты все это делаешь?
— Еще бы, ведь мы оказали всем вам чертовскую услугу. Принимайте дар от нашего поколения вашему. Концлагеря, газовые камеры, растоптанное человеческое достоинство. Принимайте дар, ребята, и вступайте в нашу цивилизованную компанию.
— А как насчет дара мужества?
— Мужества? Ты хочешь сказать — страха, что не переживешь этого, а потом — мучительных попыток примириться со своей судьбой? Это не мужество.
— Они приехали в Лондон не потому, что они трусы. Ну, пойдем. Я надену тебе туфли.
Бен опустился на колени и завязал отцу шнурки. Эйб протянул руку и погладил его по голове.
— Что у вас за дурацкие ВВС, где разрешают отращивать такие усы? Сбрил бы ты их к черту.