— На евреях?
— Иногда по приговору суда, но девяносто девять процентов — на евреях.
— Вы присутствовали при операциях доктора Кельно в общей больнице в двадцатом бараке?
— Да, много раз. Много десятков раз.
— И вы видели, как он ведет прием? Как делает мелкие процедуры — например, лечит нарывы и порезы?
— Да.
— Вы заметили какие-нибудь существенные различия в поведении доктора Кельно в пятом бараке и в общей больнице?
— Да, с евреями он был очень жесток. Он часто бил их и ругал.
— На операционном столе?
— Да.
— Пойдем далее. Мистер Тукла, я хочу поговорить об одной конкретной серии операций, проведенной в начале ноября сорок третьего года. Тогда у восьми мужчин были удалены семенники, а у трех пар женщин-близнецов — яичники.
— Я это прекрасно помню. Это было десятого ноября. В тот вечер кастрировали Менно Донкера.
— Расскажите, пожалуйста, подробнее.
Тукла отхлебнул глоток воды, расплескивая ее, — так дрожала у него рука. Лицо его стало белым, как мел.
— Мне велели явиться в пятый барак. Там было множество капо и эсэсовцев. Около семи часов четырнадцать жертв привели в комнату рядом с операционной. Нам велели побрить их и сделать уколы в позвоночник.
— Не в операционной?
— Это делалось всегда только в соседней комнате. Доктор Кельно не хотел зря тратить время в операционной.
— Делали ли этим людям предварительный укол морфия?
— Нет. Доктор Вискова и доктор Тесслар несколько раз протестовали и говорили, что гуманность требует колоть им морфий.
— А что отвечал доктор Кельно?
— Он говорил: «Незачем расходовать морфий на этих свиней». Ему несколько раз предлагали давать этим людям общий наркоз — усыплять их, как он делал в двадцатом бараке. Но он говорил, что не может тратить на это время.
— Значит, инъекции всегда делались в комнате рядом с операционной, без морфия и неквалифицированными или полуквалифицированными людьми?
— Правильно.
— Эти жертвы испытывали боль?
— Очень сильную. Это моя вина… Моя вина…
Он раскачивался взад и вперед, закусив губу, чтобы сдержать слезы.
— Вы уверены, что можете продолжать, мистер Тукла?
— Я должен продолжать. Я носил это в себе больше двадцати лет. Я должен все выложить, чтобы обрести покой. — Он всхлипнул. — Я струсил. Я должен был отказаться, как Донкер.
Он несколько раз судорожно вздохнул, извинился и кивнул в знак того, что готов продолжать.
— Так вот, вечером десятого ноября вы присутствовали в комнате рядом с операционной пятого барака и помогали готовить этих четырнадцать человек к операции. Продолжайте, пожалуйста.
— Первым был Менно Донкер. Кельно велел мне зайти в операционную и держать его.
— Вы были вымыты?
— Нет.
— Кто еще при этом присутствовал?
— Доктор Лотаки ассистировал. Еще были один-два санитара и два охранника-эсэсовца. Донкер кричал, что здоров, а потом умолял Кельно оставить ему один семенник.
— Что говорил на это Кельно?
— Он плюнул ему в лицо. Через несколько секунд за дверями началась такая суматоха, что Фосс велел мне пойти в пятый барак и привести Марка Тесслара. Когда я вернулся с ним, я увидел такую ужасную сцену, что не могу забыть о ней ни днем, ни ночью. Эти девушки, с которых срывали одежду, дикие крики боли от уколов, люди, которых били прямо на операционном столе, кровь… Только Марк Тесслар сохранил присутствие духа и гуманность.
— И вы заходили в операционную?
— Да, я ввозил и вывозил жертв.
— Кто делал операции?
— Адам Кельно.
— Все операции?
— Да.
— Он мылся перед очередной операцией?
— Нет.
— Он стерилизовал инструменты?
— Нет.
— Он проявлял заботу о пациентах?
— Он был как сумасшедший мясник на бойне с топором в руках. Это была просто резня.
— Сколько времени это продолжалось?
— Он делал операции очень быстро, за десять — пятнадцать минут. Около полуночи мне велели отправить несчастных назад, в третий барак. Там стояло несколько носилок, и они лежали на них вплотную друг к другу. Весь пол был залит кровью. Мы отнесли их в барак. Тесслар умолял меня позвать Кельно… Но я в ужасе убежал.
Адам Кельно передал Смидди записку: «Я ухожу из зала».
«Сидите на месте!» — написал в ответ Смидди.
— Как дальше развивалась ситуация, мистер Тукла?
— На следующее утро меня вызвали в пятый барак и велели выписать свидетельства о смерти на одного из этих мужчин и одну из женщин. Сначала я проставил у мужчины причину смерти — «шок», а у женщины — «кровотечение», но немцы заставили меня написать вместо этого «тиф».