«Он спас мне жизнь».
В день заседания комиссии в лагерь приехал Леопольд Залински, легендарная фигура польского националистического подполья времен оккупации. Его конспиративная кличка — Конь — была известна каждому поляку. Показания Коня устранили последние сомнения. Он под присягой подтвердил, что Адам Кельно был героем националистического подполья и до ареста, и все те годы, что он провел в лагере «Ядвига», работая врачом. Располагая единодушными письмами и показаниями еще двух десятков человек, комиссия отвергла все обвинения против доктора Кельно.
В Монце состоялась волнующая церемония, на которой присутствовали многие полковники из «Свободной Польши». Доктор Адам Кельно принес присягу, и ему было присвоено звание капитана. Звездочки приколол ему на погоны двоюродный брат Зенон Мысленски.
У этих людей отняли родину, их Польшу, но они продолжали помнить и надеяться.
2
6-й польский госпиталь,
военная база Фоксфилд-Кросс,
Танбридж-Уэллс, Англия
Март 1946 года
Майор Адам Кельно медленно вышел из операционной, стягивая резиновые перчатки. Сестра Анджела развязала тесемки его хирургической маски и вытерла пот у него со лба.
— Где она? — спросил Адам.
— В приемной для посетителей. Адам?
— Да?
— Придешь сегодня ко мне?
— Ладно.
— Я буду ждать.
Он зашагал по длинному, тускло освещенному коридору.
Было очевидно, что чувство, которое питала к нему Анджела Браун, — нечто большее, чем просто восхищение его профессиональными качествами. Они работали вместе в операционной всего несколько месяцев. С самого начала на нее произвели огромное впечатление мастерство Адама и какое-то безудержное рвение, заставлявшее его делать в полтора раза больше операций, чем делало большинство его коллег. Руки его творили чудеса.
Все произошло как-то очень просто. Анджела Браун, ничем не примечательная женщина лет тридцати пяти, уже десять лет была неплохой медсестрой. Ее первое непродолжительное замужество закончилось разводом. Человека, которого она полюбила уже по-настоящему, глубоко и сильно — польского летчика, служившего в Королевском военно-воздушном флоте, — сбили над Ла-Маншем. Адам Кельно ничем не напоминал того летчика, это была какая-то другая любовь. Волшебные моменты, когда он поднимал глаза поверх маски, а она вкладывала ему в руку инструмент, и их взгляды встречались; его быстрые, решительные движения; духовная близость, порождаемая совместной работой ради спасения человеческой жизни; радостное возбуждение после успешной операции; изнеможение после нелегкой борьбы, закончившейся поражением…
Оба они страдали от одиночества, и то, что между ними произошло, было вполне прозаично и в то же время восхитительно.
Адам вошел в приемную для посетителей. Было уже очень поздно: операция продолжалась больше трех часов. На лице пани Башевски застыло выражение страшного предчувствия, но спросить она боялась. Адам, склонившись над ней, поцеловал ей руку, потом присел рядом.
— Ежи больше нет. Он был спокоен до самого конца.
Пани Башевски кивнула, но не могла произнести ни слова.
— Я должен об этом кого-нибудь известить, пани Башевски?
— Нет. Мы были совсем одни. Только мы и выжили.
— Я думаю, лучше будет устроить вас на ночь здесь.
Она попыталась что-то сказать, но ее дрогнувшие губы свела гримаса, и у нее вырвался лишь тихий стон отчаяния.
— Он говорил… отвезите меня к доктору Кельно… он спас мне жизнь в концлагере… отвезите меня к доктору Кельно…
Вошла Анджела и принялась утешать пани Башевски. Адам шепотом распорядился дать ей снотворное.
— Когда я познакомился с Ежи Башевски, он был силен, как бык. Ежи — один из лучших драматургов Польши. Мы знали, что немцы хотят уничтожить всю нашу интеллигенцию, и должны были спасти ему жизнь любой ценой. Сегодняшняя операция была не такой уж и сложной. Здоровый человек ее бы перенес, но Ежи провел два года в этой зловонной адской дыре, у него просто не осталось жизненных сил.
— Дорогой, ты же мне говорил, что хороший хирург должен всегда быть бесстрастным. Ты сделал все, что мог…
— Бывает, я и сам не верю в то, что говорю. Ежи умер, потому что его предали. У него отняли его страну, и он остался наедине с воспоминаниями об этом невыносимом ужасе.
— Адам, ты провел в операционной полночи. Вот, дорогой, выпей чаю.
— Хочу чего-нибудь крепкого.
Он щедро плеснул себе в стакан, залпом выпил и налил еще.