— Вот будет здорово, когда тебе наконец снимут эту повязку с глаз. То есть с глаза. Ты просто герой.
— Как будто я мог выбирать. По крайней мере, теперь я знаю, что такое смирение.
Эйб услышал, как она тихо всхлипнула. Ему захотелось протянуть руки и потрогать ее — ему уже сто раз этого хотелось. Какова она на ощупь? Большая у нее грудь или маленькая? Мягкие ли у нее волосы? Чувственные ли губы?
— Почему ты плачешь?
— Не знаю.
Оба они знали почему. По невеселому капризу судьбы они пережили нечто совершенно небывалое, но теперь этому вот-вот придет конец, и ни он, ни она не знали, окажется ли этот конец окончательным или станет новым началом. Саманта боялась, что он от нее отвернется.
Она прилегла рядом с ним, как часто делала во время их прогулок, и ее пальцы расстегнули ему рубашку. Она прижалась щекой к его груди, а потом ее руки и губы легкими движениями пробежали по всему его телу.
— Я говорила с врачом. Он сказал мне, что можно.
Он почувствовал ее руку между ног.
— Лежи спокойно, я все сделаю.
Она раздела его, разделась сама и заперла дверь.
О, эта непроницаемая тьма! Из-за нее все ощущения были необыкновенно яркими — легкие прикосновения, поцелуи, легкие, словно пух, волосы. Саманта неистовствовала все больше, и он целиком отдался ее воле.
Потом она поплакала и сказала, что в жизни не была так счастлива, а Эйб сказал, что вообще-то у него это получалось и лучше, но если учесть все обстоятельства, то он очень рад, что хоть какая-то его часть годится в дело. И они стали говорить всякие любовные глупости и смеяться, потому что это было действительно смешно.
7
Телефон сердито звонил и звонил. Дэвид Шоукросс нащупал ночник, зевнул и сел.
— Господи Боже! — проворчал он. — Три часа утра. Алло!
— Мистер Шоукросс?
— Да, Шоукросс.
— Говорит сержант Ричардсон из военной полиции, отделение на Мерилебон-Лейн.
— Ричардсон, помилуйте, сейчас три часа ночи. В чем дело?
— Извините, что побеспокоил вас, сэр. Мы тут задержали одного офицера, летчика, лейтенанта Абрахама Кейди. По буквам: К-Е-Й-Д-И.
— Эйб в Лондоне?
— Да, сэр. Он был несколько нетрезв, когда мы его задержали. Пьян, как чушка, если мне будет позволено так выразиться.
— С ним все в порядке, Ричардсон?
— Ну, более или менее, сэр. У него к кителю была пришпилена записка. Можно я ее прочту?
— Да, конечно.
— «Меня зовут Абрахам Кейди. Если вам покажется, что я пьян, не верьте своим глазам. Это приступ кессонной болезни, последствие подземных работ по секретному проекту. Мне необходима медленная декомпрессия. Доставьте мое тело по адресу: Камберленд-Террас 77, Дэвиду Шоукроссу». Вы заберете его, мистер Шоукросс? Мы не хотели бы возбуждать против него дело — все-таки человек только что из госпиталя и все такое.
— Возбуждать дело? А за что?
— Видите ли, сэр, когда мы его взяли, он плавал в фонтане на Трафальгар-сквер. Голый.
— Везите паршивца сюда, я его заберу.
— Значит, изображали из себя германскую подлодку, да? И подняли перископ посреди нашего знаменитого фонтана? — поддразнивал его Шоукросс. — Ну, знаете ли, Абрахам…
Эйб застонал и налил себе еще чашку черного кофе. По крайней мере, англичане называют это кофе. Бр-р-р!
— Шоукросс, погасите вашу проклятую сигару. Неужели вы не видите, что я умираю?
— Еще кофе? — спросила Лоррейн.
— О Боже, нет. То есть нет, спасибо.
Она позвонила в колокольчик и помогла горничной убрать посуду.
— Я должна бежать. Очереди все еще ужасные, а мне надо запастись продуктами. Завтра приезжают из Манчестера дети. — Она торопливо поцеловала Эйба в щеку. — Надеюсь, что теперь вы чувствуете себя лучше, мой милый.
Когда она ушла, Дэвид ворчливым тоном сказал:
— Вообще-то я люблю своих внучат, как и положено всякому деду, но, откровенно говоря, они ужасно избалованы. Я постоянно пишу Пэм, как опасно здесь, в Лондоне, но она ни черта не слушает. Впрочем, я всерьез подумываю о том, чтобы после войны принять Джеффа в дело. Ну, так что там за история с вами и этой вашей девушкой — как ее?
— Линстед. Саманта Линстед.
— Вы влюблены в нее или что?
— Не знаю. Ни разу ее не видел. Я спал с ней, но ни разу ее не видел и даже не трогал.
— Ну, тут нет ничего удивительного. Влюбленные всегда в том или ином смысле слепы. Я ее видел. Довольно привлекательная — такой спортивный тип. Крепкого сложения девушка.
— Она перестала ходить ко мне в госпиталь, когда мне сняли с глаз повязку. Боялась мне не понравиться. Я в жизни не чувствовал себя таким дьявольски несчастным. Хотел было отправиться к ним, вышибить дверь и потребовать, чтобы мне ее выдали, но потом передумал. А что, если она на самом деле уродина? А что, если она поглядит на меня при дневном свете и одумается? Глупо, правда?