Наутро Лаура была задумчива, а глаза ее затуманены. Она налила ему кофе.
— Нет ничего прелестнее, чем представлять себе будущую связь, — сказала она, — и нет ничего более отрезвляющего, чем вступить в нее, если только тебе не попадется Абрахам Кейди. Как приятно встретить человека, который знает, как с тобой обходиться. Я это сразу поняла, когда ты вчера вечером посмотрел на меня и увидел меня насквозь.
Эйб пожал плечами.
— Всегда должно быть ясно, кто тут главный.
— Только один мужчина мог так со мной обращаться — мой муж. Я была очень молода, чуть за двадцать, а Карлосу было пятьдесят, когда мы познакомились. Я тогда уже выступала с концертами на яхтах. Мне казалось, что брак — это скучно, но надежно. Но наша постель оказалась как поле боя, и в этих боях он был прекрасным тактиком. Эйб, у меня прелестная вилла в Коста-дель-Соль, в Марбелле, и свободны две недели. Позволь мне тебя побаловать.
— Мне не по душе Испания, — сказал он.
— Твой брат погиб почти двадцать пять лет назад. Может быть, тебе стоило бы повидать его могилу.
— Я теряю все свои идеалы, один за другим. Даже быть рядом с такой женщиной, как ты, нехорошо. С подружкой торговцев оружием и вдовой видного фашиста.
— Понимаю. Подспудная ненависть — потому это так и волнует. Знаешь, от кого я узнала про тебя? От одной немецкой актрисы, которая была твоей любовницей. Любовь-ненависть — это такое восхитительное ощущение! Дорогой, ну я же сказала — пожалуйста! Мы даже можем все это время так и пробыть на вилле.
— Ну ладно, поедем.
— Завтра в полдень, рейс на Мадрид. Там у меня машина. Заедем на одну ночь в Малагу, а потом поедем по берегу в Марбеллу.
При звуке этих испанских названий у него внутри что-то неприятно шевельнулось, но в то же время он испытал необъяснимое возбуждение при мысли, что сможет все это увидеть.
— Мне надо идти, — сказала она. — После обеда у Сотби выставляют на аукцион одну хорошую картину.
Он схватил ее за руку:
— Позвони, пусть за тебя поторгуется кто-нибудь другой. Я хочу опять с тобой в постель.
Они долго глядели друг на друга: никто не хотел уступать.
— Хорошо, — сказала она наконец.
15
Вилла Альба на окраине Марбеллы выглядела замысловатой частью скалы, возвышавшейся над угрюмым морем. Ее многочисленным этажам, гротам с водопадами, изливающимися в мерцающие бассейны, традиционным испанским белым аркам и красным черепичным крышам придавали особое очарование обширные стеклянные поверхности, широко раскинувшиеся флигеля и уютные внутренние дворики. В этом царстве ярких красок пятна современной живописи вступали в неожиданный контраст со старинными гобеленами и деревянными статуэтками святых.
Вилла стояла на выжженных солнцем террасах, окаймленных высокими свечами кипарисов и спускавшихся к изрезанному берегу и просторным золотистым пляжам. По этим пескам когда-то прошли орды Ганнибала, а теперь их топтали орды туристов в бикини. Древние предания, возведенные римлянами стены — и шикарные яхты знаменитостей. Грабежи и насилия времен готов и мавров — и современные оргии.
При всей роскоши виллы Эйб ощутил здесь какую-то скрытую печаль. Нигде во всем доме не было ни одного портрета, ничего, что напоминало бы о ком-то еще. Такова уж была Лаура Маргарита Альба — отчужденная и одинокая, как море.
Центром водоворота, в котором кружились великосветские ничтожества, был находившийся поблизости клуб «Марбелла-Бич», принадлежавший князю Максу фон Гогенлоэ-Лангенбергу. Раньше Лаура постоянно бывала там и радушно принимала у себя бронзовую от солнца молодежь и тронутых тлением старых аристократов, чьи разговоры, как правило, ограничивались тем, кто с кем спит.
Но теперь она хотела быть только с Эйбом. Они кидались друг на друга с яростью, порожденной физическим и духовным голодом. Долгие годы пустоты были наконец вознаграждены, и они щедро делились друг с другом этой наградой, пока в изнеможении не погружались в восхитительную полудрему. Эта себялюбивая женщина самоотверженно дарила ему себя и целиком подчинилась его власти.
Иногда среди ночи, когда обоим не спалось, они сидели на краю бассейна и любовались на море или же спускались в крытую тростником хижину в уединенной бухточке и разговаривали там до рассвета. А по утрам они лежали в полутьме за задернутыми занавесками, и ветерок нежно обвевал их тела. Слуги передвигались по дому, словно молчаливые тени, недоумевая, что это за человек появился в жизни сеньоры.