— Когда начнется процесс, я намерена поехать в Лондон, Гольдмарк. А что вы собираетесь делать?
— Этот вопрос будет решать Центральный комитет, — ответил он.
Париж — Рамбуйе, июнь 1966 года
Джейкоб Александер так и представлял себе дом доктора Сюзанн Пармантье, находившийся в нескольких километрах южнее Парижа, — старинный, ухоженный, не лишенный изящества. Согбенный старый слуга ввел Александера и представителя МФЕО во Франции Самюэля Эдельмана в гостиную и отправился в сад, чтобы позвать мадам Пармантье.
Она была очень стара — сильно за семьдесят, — но в глазах ее играл галльский огонек. Они сидели в комнате, отделанной с большим вкусом, где на видном месте висели фотографии в серебряных рамках — ее покойный муж, дети, внуки.
— Когда из письма Марии Висковой я узнала, что она сообщила вам про меня, я сначала не знала, на что решиться. Вы сами видите, я уже совсем старая развалина и не слишком хорошо себя чувствую. Я не уверена, что смогу принести большую пользу, но Мария просила встретиться с вами.
— Нам хорошо известно все, что связано с вашим пребыванием в лагере «Ядвига», — сказал Александер, — и мы определенно убеждены, что ваши показания будут иметь большое значение.
Она пожала плечами.
— Чем занимается Кельно, я знала только с чужих слов. Я не могу под присягой утверждать, будто видела это сама.
— Но вы в хороших отношениях с Марком Тессларом.
— Мы как брат и сестра.
— Странно, он ни разу не упомянул вашего имени.
— Он просто выполнил мою просьбу. Пока я не получила письмо от Марии Висковой, я не видела нужды ворошить прошлое.
— Позвольте задать вам прямой вопрос, — сказал Александер.
— Постараюсь ответить на него без французской уклончивости.
— Возможно, исход процесса во многом определят показания Тесслара. Как вы считаете, насколько на него можно положиться? Вы опытный психиатр, доктор Пармантье. Я хотел бы услышать ваше объективное мнение, независимое от вашей личной дружбы с ним.
— Если не прибегать к специальной терминологии, мистер Александер, то я могу сказать, что в тот ноябрьский день, когда он увидел, как оперирует доктор Кельно, с ним что-то случилось. Пережитая травма могла привести к тому, что его воспоминания стали несколько расплывчатыми.
— Что ж, это риск, на который нам придется пойти. А что вы скажете насчет заявлений Кельно, будто Тесслар до войны и позже, в концлагере, занимался абортами?
— Это выдумки Адама Кельно. Всякий, кто знает Марка Тесслара, скажет, что он гуманный человек. Он покинул Польшу, чтобы закончить медицинское образование в Швейцарии, только из-за антисемитизма. И Мария Вискова, и я готовы присягнуть, что он никогда не делал никаких абортов по приказу нацистов.
— Вы приедете в Лондон?
— Я много часов над этим размышляла. Я долго советовалась со своим пастором и молила Бога помочь мне принять решение. Как христианка я не вижу для себя иного пути. Я дам показания.
Искорка погасла в ее глазах — она была заметно утомлена. С трудом встав, она подошла к кусту чайных роз, срезала две и воткнула им обоим в петлицы.
— В Антверпене живет одна женщина, которую оперировали в тот день. После войны я несколько лет оказывала ей психиатрическую помощь. Это очень сильная личность. Шрамы на ее душе никогда не заживут, но она никогда не простит мне, если я не отвезу вас к ней.
12
Милли принесла утреннюю почту. Эйб переворошил конверты и улыбнулся: среди них было письмо от Ванессы. Его он отложил на потом.
Он распечатал письмо от своего французского издателя. Тот многословно изливался в жалобах на жизнь, но все же приложил чек на две тысячи долларов для покрытия издержек по процессу.
Теперь откликнулись уже все его издатели. Первым прислал пять тысяч долларов германский издатель — воинствующий антинацист, который был приговорен к смерти за участие в заговоре против Гитлера и спасся от виселицы только благодаря воздушному налету на Берлин, во время которого сумел сбежать из тюрьмы.
Все внесли свою лепту, кроме шведов. Чем мельче издатель, тем громче его вопли и стенания.
Наконец он добрался до письма Ванессы.
Кибуц Седе-Бокер
25 июля 1966 года
Дорогой папа,
Ты правильно прочел между строк: после того как ты зимой уехал из Израиля, мы с Йосси полюбили друг друга. Лето в пустыне было жарким и тяжким, но это не ослабило наших чувств.
Не знаю почему, но мне как-то грустно. Может быть, из-за того, что это означает конец какой-то части моей прежней жизни. Йосси предстоит еще год отслужить в армии, а потом четыре года учиться в университете. Это будет долгое и нелегкое время, и я не хочу обременять его нашей женитьбой.